Перо жар-птицы - страница 13

— Слышишь, Женя?

— Да, да, непременно съездим.

— И в Петергоф тоже.

— И в Петергоф свернем, это же рядом.

— Ты хороший, и я тебя очень люблю.

Почему-то мне вспоминается Блок:

— Знаешь, Женя, и в Павловск бы…

Я соглашаюсь. Почему не согласиться?

— Вот и хорошо!

А дальше… Как там дальше?

Снова комната наводняется желтой мутью и затем снова наступают сумерки.

Еще год назад я не знал, что есть на свете эта улица со сладковато-дачным названием — Приветная, и этот дом, обреченный на снос, и комната с отвисающими у потолка обоями. Ничего я не знал тогда. Осень была румяная и ласковая, как раздобревшая баба. По городу носилась сентябрьская паутина, а в воздухе стоял аромат спелых плодов. Их продавали с лотков, прямо на тротуарах.

В то воскресенье, уже не помню как, я очутился в зоопарке. Я не люблю зоопарки, по-моему, это пошлейшее зрелище — звери в клетках. И все же что-то тянет меня туда. За двадцать копеек, детям — гривенник, вы можете бродить у озера Чад, пробиваться сквозь Уссурийскую тайгу, на индейской пироге плыть до самых верховьев Ориноко. Наверное, в каждом из нас сидит маленький Тартарен из Тараскона. Не знаю, как у других, но во мне этот вирус засел прочно, видимо, навсегда.

На всю окрестность гремело радио, кто-то жирным баритоном признавался, как он любит жизнь — «…Я люблю тебя снова и снова». Шла бойкая торговля мороженым. Публика заглядывала в аквариумы с диковинными рыбами, слонялась по аллеям у клеток, озирала встречные экземпляры четвероногих и пернатых.

У лужайки, возле чахоточных крокодилов, стоял человеческий экземпляр женского пола. Экземпляр как экземпляр, таких хоть пруд пруди — в метро, в троллейбусах, на улицах в вечерний час. Все отполировано было по стандарту. На голове — некое устройство из волос, позже обнаруженного протеза под ними и множества шпилек. На ногах выходящие нынче из моды туфли с устремленными ввысь каблуками — ни дать ни взять два огромных ухналя, острыми концами поставленные на землю. (Жители городов, для которых старый, добрый конь, всегда настраивающий меня на лирический лад, скоро превратится в ископаемое, вроде мамонта, уже забыли об этих гвоздях для подковки копыт. А ведь во времена не столь отдаленные они продавались в каждой скобяной лавке оптом и вразвес).

Единственно примечательным в экземпляре была юбка, можно сказать — ошеломляющая юбка. По изумрудного колера ткани скакали мустанги, дымили карабины, на бедрах росли красавицы пальмы, а среди всего этого размещались в овалах звезды мирового экрана, восходящие на Парнас и выходящие в тираж. Поклонники десятой музы могли обнаружить здесь Элизабет Тейлор, Алена Делона, Катрин Денев. На тыловой части сосредоточились Стефания Сандрелли, Клаудия Кардинале и еще какие-то.

Юбка производила неизгладимое впечатление. Блюстители нравственности бросали на нее уничтожающие взгляды и, проходя мимо, шипели, как кобры. Юные модницы заглядывали спереди, забегали назад и грустно хрюкали. Между тем объект внимания равнодушно жевал сливы. Они извлекались из кулька, механически вытирались о ладонь, а затем попадали в рот; косточки сбрасывались в траву.

Жизнь есть прочная цепь закономерностей. Это изучил каждый школьник. Но иной раз положенное течение жизни может оборвать самый нелепый случай, заурядный, никем не предвиденный. В канун битвы под Ватерлоо кто-то из французского штаба случайно забыл нанести на карту овраг, полукольцом огибающий поле. Утром, ничего не подозревая, сюда понеслись кирасиры. Кони не удержались на откосе и стремглав летели вниз, ломая ноги. Всадники скатывались под копыта. Задние мяли передних. Не случись ошибки топографа, Наполеон — чего доброго — мог бы разбить англичан. В антракте «Царя Салтана» прибывший в город Столыпин случайно подался к барьеру оркестра. Здесь его и порешила пуля. Сверни Столыпин к царской ложе или в проход, Богров в толчее мог промазать.