Перо жар-птицы - страница 40
Я вышел из комнаты. На экране с микрофонами в руках вихлялась пара. Без устали ерзала вверх и вниз:
весело распевала пара.
Приглушив дуэт, я вернулся обратно.
…Мы вышли на лестничную площадку.
— Что это? — спросила Ольга Сергеевна чуть слышно, не решаясь произнести нависшее над нами слово.
— Не знаю, — ответил я, не глядя ей в глаза. — Пока что…
— Вы мне правду скажите.
Я взял ее за руку.
— Скажу только одно — надо ложиться в стационар.
— Операция?
— Может быть, но прежде всего — полное обследование, все анализы, рентген…
7.
На нашем берегу всеобщее оживление, повеял морской бриз, а проще говоря — вернулся Лаврентий. Собственно, вернулся он еще вчера, забежал ненадолго в кабинет, метеором промелькнул в клинике и сразу же укатил в министерство. В преддверии возвращения во всех корпусах стояла невообразимая кутерьма — Иван Федорович, наш новый завхоз, из интендантов-отставников, учредил генеральное приготовление к встрече: два дня подряд санитарки вытряхивали пыль из портьер, полотеры ерзали по паркету, Мотя натирала мелом дверные ручки.
Рабочий день на исходе. С папкой, уже распухшей от снимков и анализов, вхожу в приемную.
Лора счастлива вдвойне. Во-первых, по приезде Лаврентия от нее поотстанет Сокирко с его кисло-сладкими укорами по поводу недостаточной радивости, не относящихся к служебной программе телефонных разговоров с подругами и неизменно косыми взглядами на брюки в бесстыжую обтяжку, то ярко-пунцовые, то небесно-голубые. Во-вторых…
Она манит меня пальцем к своему столу и выдвигает верхний ящик.
— Посмотрите, Евгений Васильевич.
Среди бумаг со штампами и без оных, с резолюциями и еще без таковых, оберток из-под карамели и недоеденных хлебных корок я вижу внушительных размеров овальную коробку. Лора приподнимает верх. На белом атласе, в особых ячейках — универсальный набор красоты: губная помада разных цветов, от морковного до темно-малинового, столь же переменчивая гамма пудры, два заковыристых флакона духов и еще что-то косметическое.
— Ну, знаешь, — говорю я, — всякое видывал, но такое впервые. — И киваю на дверь Лаврентия. — Он?
Лора делает утвердительный жест.
— Вена! Смотрите…
И осторожно переворачивает коробку тыльной стороной.
— Не надо, не надо. И так верю. Скажи лучше — у себя?
— Ждет вас, уже спрашивал.
Я вхожу в кабинет.
Лаврентий чуть похудел, но взамен весовых излишков заметно посвежел и снова обрел утраченную в повседневных хлопотах осанистость. Во всех его повадках сквозит что-то молодцеватое, гусарское.
— Прошу, — слегка приподнимается он в своем кресле и, вертя «Медицинскую газету», показывает на стул.
— Прочел с удовольствием, отменнейшая статья. Если по правде, я бы так не смог.
— Перехваливаете, Лаврентий Степанович.
— Ничуть. Говорю без самоуничижения и комплиментов, хотя вы их любите.
— Вот уж чего не замечал за собой.
— Зато я замечал. Знаем мы вас…
Приличия ради задаю положенный вопрос:
— Как вы себя чувствуете? Вижу — превосходно.
— Не жалуюсь.
— А Елизавета Константиновна?
Он медлит с ответом.
— Что вам сказать… По мне — дай бог всякому, по ее — скверно, хуже, чем было. Но это между нами, — и, махнув рукой, от домашних проблем возвращается к статье. — Тоже читала, и ей очень понравилось…
Случайно я взглянул на стол. У чернильного прибора лежит знакомое уже почтовое извещение — гонорар из редакции. Вчера я видел его у Лоры — 203 рубля с мелочью. Поймав мой взгляд, Лаврентий тотчас же накрывает бланк томом «Медицинской энциклопедии». С чего бы такая конспирация! Впрочем, я пришел сюда не за тем.
— Лаврентий Степанович, — говорю я, выкладывая свою папку, — я по поводу Кривдина…
— Печально, весьма печально, — перебивает он. — Значит, в вашей палате. Рябуха говорил мне о вашем участии, о ваших подозрениях.
— По-моему, это началось до гриппа.
— Не исключено, не исключено, — барабанит он пальцами по столу.
— Кажется, опухоль операбельна. Ее можно удалить, а затем…
— Погодите, не торопитесь. Завтра посмотрю его на обходе. Анализы готовы?
Я протягиваю ему папку.
— Эритроцитов меньше нормы, — говорю я, подвигая листок с анализом крови.