Перо жар-птицы - страница 61
В стороне ото всех стояли Лаврентий и Лукашевич.
Она потянула меня за рукав:
— Пойдем.
— Погодите, — остановил ее Димка. — Пусть разойдутся, отвезу вас, куда надо.
— Спасибо. Мы и пешком доберемся, — отрубила она.
— Как хотите. Что-то вы сегодня сердиты. Радоваться надо, не сердиться…
Не дав ему договорить, она пошла дальше, я — за ней. Вскоре нам удалось выбраться на малолюдную улицу. Издали доносились все те же «молодцы!».
Мы шли молча, не говоря ни слова.
— Читала я где-то, — сказала она вдруг, — что ящерица, уходя от погони, оставляет преследователям свой хвост. — И, предупредив мое недоумение: — Хвост в триста рублей. Такие далеко пойдут. Никогда не прощу тебе, что ты ходил к нему вчера.
Постепенно шум утихал.
Какая она из себя, эта Скорнякова, — думал я. Силюсь вспомнить и не вспомню. И что скажет нам сейчас?
Наверное, она думала о том же.
День кончился. Мысли уходили к завтрашнему дню. Кому сладкому, кому горькому.
Завтра в девять ноль-ноль синий «Москвич» вырулит на шоссе и Димка со своей избранницей устремится в самую грибную гущу.
И вчера, и сегодня Лошак металась из села в район, из района в село, а завтра, наверное, положит отца на больничную койку.
Склонившись над докторской диссертацией, Сокирко решит еще позавчера назревший вопрос — как проводить Анания Ивановича на пенсию — торжественно, с прощальными речами и подарками или без особых церемоний — коленом пониже спины. Этот тщедушный человечек, страдающий плоскостопием и, по всему видно, геморроем, добьется своего. За Лаврентием, я уверен, дело не станет.
А Лаврентий и Лукашевич, сидя за утренним столом, дружески проанатомируют сегодняшний матч — каждый удар по воротам, каждый забитый гол. Потом будут есть фри-фри по-марсельски и пить кофе по-турецки.
Ольга Сергеевна, Леньчик, Витька, девчонки положат на могилу новые цветы.
Шум совсем утих. В окнах зажигались огни.
НОЧЬ В ИЮНЕ
Повесть для кино
Еще два-три года тому назад здесь росли сорные травы и высокий, до пояса, бурьян. Раздолье для сусликов, полевых мышей и прочей дикой твари. С одной стороны подступал лес — сосна вперемешку с елью, с другой — совсем близко жил город, вернее — его околица со станцией метро, гудками машин, звонками трамваев, высаживающих последних пассажиров и который раз поворачивающих к центру. По вечерам околица зажигалась огнями.
Сегодня город пришел и сюда. В неумолкающем гуле экскаваторов, разворотивших землю и звериное жилье, в столбах пыли, поднимаемой грузовиками, в железном перестуке кранов. Лес стоял, как и прежде, а рядом поднимались этажи домов — где второй, где шестой, девятый. Краны медленно опускали на них панели, ящики с раствором, пустые ящики шли вверх. А когда наступали сумерки, все с разных сторон освещалось снопами прожекторов, и можно было работать, как днем.
Строился новый район города.
Тут же, в готовых домах, жили люди. Трепыхались занавески в распахнутых окнах, не унимались радио и телевизоры, на балконах хозяйки уже поливали цветы, внизу, у подъездов, досушивалось белье.
Молодые каштаны и топольки, совсем недавно посаженные вдоль стен домов, едва достигали первых этажей.
Близился вечер, и солнце поворачивало к закату. На проложенных кое-где асфальтированных дорожках девочки играли в «классы». На пустыре, рядом с поднимающимся над землей первым этажом школы, мальчишки гоняли мяч.
На стройке школы кончалась первая смена. Монтажники набрасывали на стены раствор, стелили его кельмами по бетонной кладке. Другие отцепляли с крюков стенные панели, штабеля с кирпичом. Им помогали девушки — подсобницы. Грохотали краны, с высоты кабин выглядывали крановщицы, повязанные от ветра платками. Они что-то кричали, делали знаки стоящим внизу.
От ударов в эту сторону мяч то и дело залетал на перекрытие подвала, и тогда ребята отбивали его ногами обратно на пустырь.
На уже выведенную стену взобрались старик-бригадир с рулеткой в руке и молодой парень-монтажник. Старик кивнул парню, придерживающему от угла футляр рулетки, натянул ленту к себе и, каждый раз поглядывая на вынутый из спецовки чертеж, принялся отмечать на стене оконные проемы. Старик был сухопар, с изрезанным морщинами, загорелым лицом, совсем седыми волосами, выбивающимися из-под заломленной кепки, и такими же седыми усами щеточкой.