Персиковое дерево - страница 27

Не смог и Конан. После очередного защемления он заорал — самым постыдным образом.

Странно, но от собственного крика сразу же стало легче.

А, может быть, и вовсе даже не от крика. А от холодных и влажных ладоней, что невесомо скользнули по лицу, стирая верхний слой боли, как усердная служанка стирает мокрой тряпкой паутину в темном углу.

Боль не исчезла, но стала вполне терпимой.

— Тихо, тихо… сейчас все пройдет.

Голос был женским.

Холодные ладошки скользнули по шее вниз, плавными волнообразными движениями погладили грудь, пробежались пальцами вдоль ребер. Руки тоже были женскими, но это не походило на любовную ласку — скорее, так опытный лютнист проводит перед работой настройку своего инструмента.

Конан открыл глаза.

— Вот и славно, — сказала сидящая рядом молоденькая девушка, почти девочка, и снова погладила прохладной узкой ладошкой Конана по груди. На коже осталось ощущение прохладной и влажной липкости. Девушка убрала руку, вытерла ладонь о тряпку — на той проступили белесые следы. Одета незнакомка была в полупрозрачные расшитые шальвары и такую же короткую накидку, еле-еле закрывающую грудь. Да и украшений на ней было чересчур много, чтобы ее можно было спутать со служанкой.

— Они думают, что ты еще долго будешь без сознания, вот и приказали мне за тобой приглядывать. Они знают, что я умею лечить, но не знают, насколько хорошо. Тебе пока лучше отсюда не выходить — предполагается, что ты проваляешься в лихорадке еще несколько дней…

Конан сел — осторожно, боясь потревожить затаившуюся боль. Но та, похоже, возвращаться не собиралась, осталось лишь слабое саднящее жжение в промежности, словно сел причинным местом на не до конца остывшие угли и слегка обжегся.

— Я убрала боль, — сказала девушка, глядя на Конана со странной смесью смущения и интереса. — Я это умею. Не навсегда убрала, это опасно. Но — почти до утра. Этого должно хватить. А если нет, то можно будет еще раз попробовать…

Конан прислушался к себе. Больно действительно не было, легкое жжение не в счет. Но что-то подсказывало, что не стоит торопиться и снимать тугую холщовую повязку на бедрах — все равно ничего хорошего он под ней не обнаружит. Слишком уж спокойно вела себя незнакомка — так не ведут себя здешние красавицы в присутствии незнакомого голого мужчины.

Даже служанки.

А эта, если судить по количеству украшений и дорогой одежде, вряд ли таковой являлась. Ну, разве что купец от чрезмерного богатства совсем умом тронулся и набрал прислугу из молоденьких девиц исключительно знатных кровей. Но сейчас было кое-что, интересовавшее Конана куда больше вероятного положения незнакомки в этом доме вкупе с ее родословной.

— Где мой… хм?..

Голос поддавался с трудом, но она поняла.

— Пояс? Вот он! Я подшила завязки, они почти оторвались…

Конан ощупал пояс, оценивая потери. Нож, конечно же, отобрали. А вот все остальное, похоже, опасным или ценным не посчитали. Зря, между прочим…

— Долго… я… м-м?

Голос звучал хрипло, слова приходилось проталкивать сквозь шершавое горло с огромным трудом. Конан откашлялся, намереваясь повторить вопрос более членораздельно. Но девушка поняла и так.

— Долго. Почти весь день. Сейчас вечер уже, солнце скоро сядет. Я очень старалась, но у тебя была сильная лихорадка. Ее же не так просто убрать, как боль, понимаешь?

— А-га…

Вообще-то, Конан просто прочищал горло. Но получилось как-то очень уж многозначительно.

Девушка, во всяком случае, явно поняла это междометие как-то по-своему. И явно в не слишком одобрительном ключе. Она слегка смутилась, моргнула жалобно и стала выглядеть еще более виноватой. Показалось даже, что она готова заплакать.

— Извини. Исправлять такое я не умею… так, сделала, что смогла. Убрала лихорадку, рану зарастила… это нетрудно! Шрам какое-то время будет сильно болеть, но это неправильная боль, там болеть уже нечему, просто так всегда бывает… понимаешь, когда отрезают руку или ногу… ну, или там еще что-нибудь… они потом еще долго продолжают болеть, словно их вовсе и не отрезали… Это неправильная боль…

И замолчала, шмыгнув носом.

— Ты — чародейка?

Девушка поморщилась и вся как-то съежилась. Отвела в сторону взгляд. Вид у нее сделался совсем жалкий.