Первая мировая. Брусиловский прорыв - страница 7

Чрезвычайно интересны воспоминания Михаила Дмитриевича Бонч-Бруевича (1870—1956), выпускника, а затем преподавателя Академии генштаба. Командующий фронтом в 17-м году, он был среди первых генералов, перешедших на службу Советской власти, и позже стал видным военачальником (любопытно: он был генерал-лейтенант русской армии, а с 1944-го сделался генералом Советской Армии). Он был родным братом широко известного Владимира Дмитриевича — давнего соратника Ленина, управляющего делами Совнаркома с 1917 по 1920 год. Воспоминания М. Д. Бонч-Бруевича написаны исключительно интересно, содержат многие сведения, которые в других источниках не содержатся.

И в заключение сделаем для читателей, которые заинтересуются данной темой, ссылку на последнюю научную работу, где приведена вся основная библиография по данной теме: Ростунов И. И. Первая мировая война. М., 1977. Там читатель найдёт многие отсылки на литературу, старую и новую, где подробно освещается тема настоящего сборника.

В конце книги помещены комментарии составителя ко всем опубликованным материалам, в тексте комментируемые места отмечены звёздочками. В то же время, читая книгу, вы встретите и подстрочные примечания, отмеченные арабскими цифрами. Это или ссылки на исторические источники, или уточнения, принадлежащие перу самих авторов, или же разъяснения редакции.

С. Н. СЕМАНОВ

Экстренный поезд, в котором ехал Брусилов, направлялся не в ставку верховного главнокомандующего, то есть царя, а в Бердичев, где была ставка главкоюза генерал-адъютанта Иванова[1]. Положение создалось такое, что Брусилов хотя и назначен был на место Иванова, но тот не сдавал ему фронта около двух недель.

Крёстный отец маленького наследника, великого князя Алексея, имел слишком сильную руку при дворе в лице императрицы Александры Фёдоровны и старого наперсника царя — министра императорского двора, графа Фредерикса[2]. Шли интриги. Иванова обнадёживали, что приказ царя о его смещении ещё не окончательный, что он вырван у слабовольного главковерха настояниями союзников, но совершенно нежелателен «святому старцу» — Распутину. Привыкший менять но своему капризу министров, создавший «министерскую чехарду» в России, «старец» полагал, что то же самое можно делать и с главнокомандующими, тем более с такими, которые проявляли строптивый воинственный дух, когда он плёл уже закулисную паутину сепаратного мира с Германией и её союзниками. Иванов был вполне хорош для этих целей, — он считал войну безнадёжно проигранной, — Брусилов же мог повести себя совершенно нежелательно: при дворе известно было, что восьмая армия, которой командовал перед новым назначением Брусилов, считалась на фронте наиболее боеспособной.

О Куропаткине, главнокомандующем Северо-западным фронтом, не могло быть двух мнений: он полностью проявил себя в Маньчжурии, поэтому ни императрицу, ни Распутина не беспокоил и теперь. Генерал Эверт[3], главнокомандующий Западным фронтом, был тоже испытан как в Маньчжурии, так и теперь. Наступление, которое он провёл на своём фронте в первой половине марта, обошлось в девяносто тысяч человек и не дало никаких результатов. Много погибло от весенней распутицы, так как фронт обратился в сплошное болото, разливавшееся днём и замерзавшее ночью. По обыкновению не хватало ни снарядов, ни сколько-нибудь способных генералов, чтобы наступать на сильно укреплённые позиции немцев.

В то же время никаких попыток к наступлению не делали ни немцы, ни австрийцы: первые увязли под Верденом, где перемалывали французские дивизии, понесли и сами огромные потери, вторые — на итальянском фронте, в Тироле, где дела их были весьма успешны. Момент для заключения сепаратного мира казался там, во дворце в Петербурге, наиболее благоприятным, но Румыния, которая считалась лестной союзницей, если бы решила, наконец, присоединиться к Антанте, вела себя выжидательно: покупала в России тысячи лошадей для своей кавалерии, продавала Германии миллионы тонн кукурузы для её скота, о чём немецкие газеты писали как о крупнейшей победе.