Первая заповедь блаженства - страница 46

Я хотел сразу лечь в постель, но меня уговорили сначала выпить чаю. Мы расселись за большим столом на кухне, и я начал рассказывать о том, что осталось, так сказать, за кулисами Шоу. В результате, мы засиделись до рассвета.

— Классно, — сказал кто-то, — Эстонца нет, можно отрываться по полной!

— Да… классно… — рассеянно ответил я; мне вдруг расхотелось рассказывать дальше. — Давайте пойдём спать…

Едва я успел положить голову на подушку, как меня уже разбудили. Надо мною стоял Дядя Фил.

— Давай, Илюх, вставай, — приговаривал он. — Нечего разлёживаться…

В окна смотрело раннее утро. Мои товарищи по палате дрыхли без задних ног. А мне пришлось подняться.

— Вот и молодец, — сказал Дядя Фил, — одевайся, жду тебя на кухне.

… Мы сидели за столом вдвоём и пили чай. Доктор Кузнецов выглядел просто ужасно: бледный, осунувшийся, с мешками под глазами. Видимо, он сегодня вообще не ложился.

— Как там… Каарел? — осторожно спросил я, прерывая молчание.

Дядя Фил нахмурился и засопел. Уставившись в чашку красными глазами, он произнёс:

— Держится. Да, кстати, я же к тебе по делу пришёл… В общем, тебе какое-то время придётся побыть здесь за главного. Не оплошаешь?

Я оплошал, да ещё как. Если со старшими я сумел как-то договориться, то младшие ни в грош меня не ставили. Через неделю наш корпус являл собой пример образцово-показательно свинарника. Пол на кухне был хронически заляпан овсянкой, в палатах воняло нестиранными носками, а кухонный комбайн начал зависать, потому что его постоянно пинали, домогаясь картошки-фри.

Дядя Фил и Анна Стефановна пытались мне помочь, но у них самих было по дюжине подопечных, столь же кротких и послушных, как мои. К тому же, Дядя Фил теперь часто дежурил в больничном корпусе.

Впрочем, через некоторое время вольная жизнь бывшим пациентам Эстонца наскучила. Им надоело кидаться колбасой и по ночам мазать спящих зубной пастой. На своём опыте они убедились в том, что, когда всё можно — ничего не хочется. Теперь они день-деньской валялись на незастеленных кроватях, подыхая от скуки.

Я ожидал, что Эстонец со дня на день поправится и вернётся к нам, но он что-то не спешил выздоравливать. И вот, в одно прекрасное утро к нам в корпус явился незнакомый здоровенный дядька.

Мы как раз завтракали, вернее, давились подгорелой кашей, которой нас нынче потчевал сломанный комбайн.

— Здравствуйте! — звучно произнёс незнакомец. — Приятного аппетита!

— Здрасссь, — лениво промямлило несколько голосов. — Пасиб…

Я поднялся со своего места, потому что за спиной незнакомца стояла Тийна.

— Привет! — радостно сказал я. — Давно не виделись… Хорошо, что ты зашла…

Она взглянула на меня потемневшими глазами, и моя улыбка испарилась. Я вспомнил, что два года назад я впервые увидел Тийну Томмсааре именно такой — измученной и заплаканной.

— Это ваш новый доктор, — тихо сказала она, показывая на незнакомца.

Мы остолбенели.

— Я покажу вам вашу комнату, — обратилась она к пришельцу, — и заберу оттуда вещи брата…

— Я помогу! — спохватился я.

Тийна пожала плечами, — мол, как хочешь, — и мы направились к комнате Каарела. Дверь была заперта; Тийна достала из кармана маленький ключик.

— А разве Каарел не вернётся? — спросил я.

И дурак, что спросил, ведь и так всё было ясно. А Тийна заплакала, отворяя дверь.

В комнате было немножко пыльно. Новый доктор вошёл и, поставив на стол с компьютером свою спортивную сумку, оглядел маленькое помещеньице, где всего-то и было что стол, стул и кровать. В восточном углу на полочке стояли две иконки и подсвечник с наполовину сгоревшей свечой.

— Ничего лишнего, — одобрительно сказал новый доктор.

Тийна выдвинула ящики стола и сложила в рюкзачок несколько книг и фотографий. Потом сняла с гвоздя старый заплатанный халатик. Больше взять было нечего.

— Если вам что-то будет нужно, Георгий Владимирович, приходите в больничный корпус, Ольга Васильевна теперь живёт там, — сказала Тийна и быстро вышла из комнаты.

Я побежал за ней.

Тийна шла, не оглядываясь. Я догнал её у калитки и преградил ей путь.

— Объясни мне, что происходит! — взмолился я.

— Каарел умирает, — ответила она, глядя в землю.