Первая заповедь блаженства - страница 51

Тийна отворила калитку и… с криком отпрянула от неё. Сверкнула молния, и я увидел, что речка плещется почти у самой стены.

— На водохранилище спустили плотину! — крикнул я. — Брода нет! Здесь мы не пройдём!

Тийна, сжав кулаки, молча смотрела на воду. Вся её фигура выражала отчаяние. Постояв минуту, она перекрестилась… и шагнула в реку.

— Стой! Ты куда?! — заорал я. — Утонешь, дурная! Тут же в километре — мост!

— Мне некогда! А если Каарел умрёт, пока мы будем бежать к мосту?!

Я схватил её за плащ и попытался вытянуть на берег. Но не тут-то было. Тийна расстегнула застёжку, и плащ остался у меня в руках. Сама Тийна была уже почти по пояс в воде. Мне ничего не оставалось, как пойти за ней.

Течение было бурное, едва не валило с ног. Тийна споткнулась, и её чуть не унесло: я успел поймать её за руку.

— Идём обратно! На берег! Ты не поможешь Каарелу, если утонешь!

Но Тийна не слушалась. Затевать борьбу в бурной речке было по меньшей мере глупо, и мне пришлось следовать за сумасшедшей девчонкой, держа её за руку, с трудом сохраняя равновесие и всё глубже погружаясь в холоднющую воду.

Наступил миг, когда я не увидел берега. Вокруг была одна чёрная вода. Меня охватил слепой ужас.

— Господи, спаси нас! — закричала Тийна.

— Господи… если Ты есть…помоги!.. — прошептал я, изо всех сил упираясь ногами в дно. — Господи… если Ты есть… Господи, пожалуйста, будь!..

Мы не помнили, как оказались на противоположном берегу. Я, упав на мокрую траву, приходил в себя, а Тийна уже бежала к храму. Я поплёлся за следом.

Село словно вымерло. Нигде не было видно ни огонька. В сверкании молний храм высился холодной неприступной крепостью. Тийна стояла на коленях перед запертыми дверьми и плакала. Я поднялся по лестнице и сел рядом с девушкой.

Тийна молилась долго. Я совсем замёрз и стучал зубами. Вдруг у церковной ограды я увидел человеческую фигуру. Она спешила к нам.

— Надежда! — узнал я.

Тийна вскочила на ноги и обернулась.

Надежда была уже рядом с нами.

— Жив твой брат, жив, не бойся, — сказала она.

Тийна порывисто обняла её и зарыдала в голос.

Надежда отвела нас к себе домой и заставила переодеться. Обратный путь я помню как в тумане.

Тийна отделалась насморком. Я с высокой температурой угодил в больничный корпус. Но мне тоже повезло: всё-таки, не воспаление лёгких. Тийна навещала меня каждый день и просила прощения. Ради этого я готов был болеть сколько угодно.

Но Тийна приходила в больничный корпус не только для того, чтобы повидать меня. Они с Ольгой Васильевной готовили для Каарела новое жильё на первом этаже больничного корпуса. Все слёзы были выплаканы, и Дядя Фил бойко стучал на крыльце молотком, оборудуя пандус, чтобы можно было въезжать и выезжать по нему на коляске. Коляску уже приобрели — самую удобную и современную.

Лето заканчивалось. Заканчивалось и моё пребывание в лечебнице. Было решено, что как только я выздоровею от своей простуды, отправлюсь домой. Я не знал, как я смогу пережить разлуку с Тийной, с Каарелом, с Дядей Филом и остальными. Но я твёрдо намеревался вернуться в лечебницу в качестве врача, когда повзрослею и наберусь жизненного опыта.

Выздоровел я гораздо быстрее, чем хотелось бы.

Накануне моего отъезда на площади перед Главным корпусом в мою честь был устроен прощальный пир. Погода была ясная и тёплая, уже начинался листопад. Мы пировали в большой компании: пришли все врачи и многие пациенты лечебницы. Впрочем, я подозревал, что собрались они вовсе не из-за меня, а из-за пирогов с грибами.

Во время застолья мне были поднесены подарки. Кроме новой пары кроссовок, джинсов, куртки-незамерзайки и вместительного модного рюкзака я получил: от Тийны — сшитую ею собственноручно рубаху народно-характерного покроя; от Анны Стефановны — диск оперных арий в её исполнении с автографом; От Дяди Фила — деревянный крестик и икону Ильи пророка в резной рамочке (доктор Кузнецов, оказывается, увлекался ещё и резьбой по дереву); от профессора Нечаевой — подзатыльник, чтобы больше не лез в воду, не зная броду, и поцелуй за спасение глупых девчонок.