Первое танго в Париже: Привилегия для Эдисона - страница 9

— От верблю-ю-ю-да…

— А медальонов-то, оказывается, было два?

— Да… где-то есть и второй…

Павел озадаченно кивнул и продолжил чтение.

«Этот танец оставил в моей памяти неизгладимое впечатление. Томас часто вспоминал его и шептал мне на ухо о том, как еще он мог бы выразить в танце свои чувства ко мне. Как бы я хотела его повторить! Я готова была откликнуться на любое движение Томаса… а потом…

Потом Анри Медон познакомил нас с парижским художником, его звали Pierre. Коричневый бархатный берет, выцветший плащ, бывший когда-то шикарным, мягкая бородка и зеленые глаза… Картины Pierre сразу приглянулись Томасу. Его манера потрясала. Глядя на нас, Pierre загорелся и предложил написать наш совместный портрет. Что-то смутно шевельнулось в моей душе… Ах, не надо было бы этого знакомства, не надо было бы этих зеленых глаз, плаща… Каждый день я позировала для Pierre в накидке, затем меня сменял Томас. Часы пролетали стремительно. Художник смотрел на меня, склоняя голову, и примеривался к свету и тени.

Потом, торопясь, пригласил Томаса встать рядом со мной. Попросил его снять медальон, задумчиво поиграл в руках вещицей и отстраненно надел украшение на себя. Короткая, едва заметная судорога пробежала по его рукам… Кисть выпала у него из рук и опрокинула бокал с beaujolais Morgon… Mon Dieu! Что со мной произошло в тот самый момент… Maman…

…в себя я пришла в объятиях Томаса.

— Это всего лишь обморок, милая, как ты себя чувствуешь? — теребил он меня, а я… я вновь чуть не потеряла сознание, потому что… потому что мне казалось, меня касаются… руки Pierre… Дева Мария, это не были целомудренные прикосновения… Господи, зеленые искристые волны накатывали жаром, и не было никакой защиты от них. Мою грудь гладили… не руки Томаса, а руки Pierre. Мое тело мне не принадлежало. Я не могу описать словами, что происходило со мной. Пальцы Pierre были внутри меня, и у меня едва хватало сил, чтобы удержать крик восторга и ужаса… Предчувствия мои оказались пророческими.

На следующий сеанс я пришла одна. Томас не смог быть в условленное время, работа захватила его, в то время как ноги мои сами несли меня к Pierre… plus tard… мне казалось, что меня влечет какая-то неодолимая сила. Я еще не начала тогда осознавать мистическую подоплеку этих событий. Но в тот самый момент я не могла прогнать от себя ни ощущений моих, ни желания отдаться во власть их… Pierre в этот раз не уделял внимания картине, он появился передо мной и едва успел подхватить на руки… Я принадлежала ему… Потом, когда я в изнеможении лежала на кушетке, пытаясь понять, что со мною происходит, Pierre лихорадочно работал. Кисть мелькала в его руках, едва касаясь холста, и каждое касание отзывалось во мне густой сладкой болью… На лице Pierre играла демоническая улыбка, он, почти не открывая глаз, безошибочно находил палитру, и мазки, казалось, ложились не на холст, а на мою живую плоть. Трижды я приходила в студию Pierre и каждый раз оказывалась сраженной его необоримым животным магнетизмом».

— Дальше тут зачеркнуто!

— Продолжай же…

«…и постепенно на холсте возникала восхитительная картина. Томас рядом с молодой женщиной… Но эта молодая женщина была не я, а кто-то совсем другой. Такою видел меня Pierre. Что-то, на мой взгляд, в этом изображении было от… куртизанки, от девушки Парижа. Томас не соглашался со мной, видя в моем образе что-то свое. Когда картина была окончена и Pierre сорвал с нее покрывало, я едва удержалась на ногах… с холста на нас смотрела страсть и ревность… Странно, что Томас и в этот раз ничего не увидел. Он щедро заплатил Pierre за работу, а портрет приказал повесить в нашем домике. Несколько дней спустя я заметила, как Томас отстраненно вглядывается в картину. В душе моей поселилась тревога.

Все разрешилось скоро и печально. Томас застал нас с Pierre у картины, Pierre целовал мне руку, но отпрянул, поцелуй его сказал Томасу многое… Он что-то понял и потемнел лицом. Pierre было отказано от дома, портрет перенесли в чулан. Что-то происходило со мной, и я ничего не могла с этим поделать. Дева Мария, помоги мне… Не стало ни дня, ни ночи, когда бы я не думала о Pierre. Под сердцем у меня зарождалась новая жизнь, это был плод любви — Томаса и моей. Но как мне описать свои чувства? Обморок… зеленые глаза и тонкие чувственные руки художника, надежные руки Томаса, зачем все так соединилось? Мне ли такое? О! Дева Мария!..»