Первое вандемьера - страница 3

– Видит Бог, грядёт революция, – снова зашептал Хлудов.

– Господа! – раздался вдруг крик флейтистки Лагутиной, которая выбежала из-за кулис и стрелой неслась к дирижёру. – Алексей Степанович! Дорогой! Только что телефонировал Урусевич. Концерт состоится. К нам уже едет замена.

– Вот так номер! – воскликнул Кобылянский. – Кто? Откуда?

Лагутина прищурилась, глядя в бумажку, где было записано имя:

– Некая Анна Павловна Голутвина из Москвы. Завтра в это время будет готова репетировать.

Все недоумённо переглянулись, будто спрашивая друг друга: «Может быть, Вы слышали это имя?»

– Это же просто смешно, – фыркнул Алексей Степанович. – Заменить Шнеера на какую-то неизвестную девчонку! На какую реакцию публики рассчитывает Урусевич?

– Он сказал, что она потрясающе одарена.

– Настолько, чтобы дать ей такой карт-бланш? – засмеялся Касымов. – Как же это мы о ней до сих пор не слышали?

– Подозреваю, что она очень недурна собой, – подхватил Кобылянский. – Урусевич тот ещё эксперт по хорошеньким барышням.

Но Ветлугину было совсем не до смеха.

– Он шлёт нового человека и хочет, чтобы мы играли с одной репетиции? В своём ли он уме?

– Без Шнеера мы можем репетировать и послезавтра.

– С двух репетиций. Прекрасно. Это спасает дело, – развёл руками Алексей Степанович.

Он тяжело вздохнул, снова надел сюртук и направился к выходу.

– Что ж, господа, двум смертям не бывать. Мы профессионалы и в любых обстоятельствах обязаны показать лучшее, на что способны. Жду всех завтра в это же время. Поглядим на эту загадочную Анну, как её там, и выжмем из неё что сможем.

Спина болела пуще прежнего, из-за чего Алексей Степанович снова не выспался. На улице встретила его всё та же метель и слякоть. Всё тот же кучер Семён на всё тех же гнедых повёз во всё то же Дворянское собрание. Настроение было ни к чёрту. Идея замены великого Шнеера непонятно кем казалась глупейшей авантюрой, в какой Ветлугин когда-либо участвовал. Он трясся в карете и переминался с боку на бок, тщетно пытаясь отыскать положение, при котором боль в пояснице была бы хоть чуть слабее. Всё плотнее закутывался во всё тот же не до конца высохший сюртук, чтобы хоть как-то согреться, и думал:

«Старик окончательно выжил из ума. Публика брала билеты на Шнеера и на меня. Даже больше на Шнеера, ведь в концерте он солист, он главный, он l’etoile! Мы давно сыграны, результат предсказуем. И теперь этой пятидесятиминутной махиной со всей её бетховенской мощью будет верховодить кисейная барышня, глядящая на меня снизу вверх. Не имел ли он скрытого намерения оскорбить нас, указать наше место, отдавая нас в услужение сопливой девчонке?»

Он привык, что перед началом репетиции оркестранты бродят по залу и болтают. Что их, словно стадо упрямых баранов, нужно долго выискивать по всему зданию и сгонять на сцену. Однако он был крайне удивлён, когда вошёл в зал и увидел, что оркестр уже на сцене в полной готовности. Музыканты пристально наблюдали за девушкой, которая сидела за роялем и играла концерт Брамса. Она всего лишь повторяла технически трудные места, но все, словно заворожённые, наблюдали за ней и перешёптывались.

Алексей Степанович направился к пианистке. Он видел её со спины, но уже был потрясён, и потрясение его росло с каждой секундой по мере приближения к ней. «Какой грациозный силуэт! Какая тонкая талия! Какая длинная шея! Какое шикарное платье! Какие красивые руки! Какая женственность в каждом их взмахе! Как ловко, словно бабочки, порхают по клавишам изящные пальцы, не пропуская ни одной нотки в самых виртуозных пассажах!» Ветлугин и сам не осознавал, что уже несколько минут стоит прямо позади неё и не может оторвать глаз.

Наконец заметив его, девушка суетливо вскочила с места, вмиг покрылась румянцем и смущённо заулыбалась. Впервые увидев её лицо, он буквально остолбенел. Перед ним предстала кристально чистая, безупречная, совершенная красота, какой, казалось бы, не могло существовать в реальности. Высокая, но такая лёгкая и хрупкая. Слегка сутулилась, словно стеснялась своего роста и из скромности пыталась казаться меньше. Пышная копна чёрных волос была собрана в косу, которую она клала на левое плечо и постоянно поглаживала. Это было что-то вроде нервного тика, однако некоторая зажатость и застенчивость лишь придавали ей очарования.