Первоклассная учительница, дракон и его сын - страница 9

Джолион по-прежнему смотрел в пустоту. Приоткрыл рот. Закрыл. Мадс вдруг удивленно вскинул брови:

— Медир Кайлен? Почему так рано?

Кайлен шел по тропинке, всем своим видом показывая, что делает то, что ему совершенно несвойственно. Одиннадцать утра, рабочий день — а он не в министерстве, а в саду.

Кайлен подошел к нам и сказал так, словно искренне старался быть милым и сердечным, но это было ему совсем не свойственно:

— Добрый день. Как успехи?

Я терпеть не могла, когда так спрашивали. Это значит, что человека интересуют только твои победы — но ведь бывают и поражения, и что теперь, засунуть их поглубже и сгореть со стыда?

— Мы были в бассейне, — ответила я. Джолион по-прежнему смотрел куда-то вперед, бледные губы едва заметно шевелились.

Кайлен вопросительно поднял бровь.

— В бассейне с водой? — уточнил он.

— Разумеется, — холодно ответила я. — Пока не плавали, просто походили.

Кайлен присел на корточки, заглянул в лицо сына, словно хотел прочесть в нем подтверждение моих слов. Джолион смотрел сквозь отца, и на лице Кайлена было написано: что я здесь делаю, я же должен быть в министерстве?

— Он сильно кричал? — спросил Кайлен, и его голос едва заметно дрогнул. — Он всегда кричит.

— Сначала да. Потом я нашла способ.

Кайлен выпрямился. Возможно, он ждал, что прямо сегодня Джолион подбежит к нему с криком «Папа, я вернулся!» — и несовпадение реальности с этой мечтой причиняло ему боль. «Подумай о сыне, а не о себе, — мысленно предложила я. — Хотя бы для разнообразия подумай».

— Я думаю, — ледяным тоном ответил Кайлен. — Если бы я не думал, вы бы сейчас здесь не сидели.

Верно. Я сейчас собирала немногочисленные пожитки в кабинете английского языка и отрабатывала бы законные две недели. И в некотором смысле мне было бы намного легче.

— Вы читаете мысли?

— Вы слишком громко думаете.

Мадс заерзал на скамье. Лицо Кайлена обрело холодную отстраненность статуи бога или героя.

— Продолжайте работать, — произнес он так, словно обращался к кому-то из подчиненных. В общем-то, я и была нанятой работницей — то, что меня похитили из моего мира, было уже деталями.

Я злилась на него. Да, очень сильно злилась.

— Конечно, — кивнула я. — Джолион хороший мальчик, я не оставлю его. Не волнуйтесь.

В том, как он сжимал мою руку в бассейне, было что-то, похожее на страх очередной потери. Джолион был птенцом в яйце, и его душа пока не пробовала пробиться сквозь скорлупу, но он понимал, что я рядом и хочу ему добра.

Мне важно было верить, что он понимал.

— Намекаете, что я оставляю? — глаза Кайлена сощурились, и я увидела, как изменился зрачок, вытянувшись в нить. Сейчас на нас смотрел дракон.

— Нет. Но вам лучше быть с ним больше и чаще. Он тоскует и… — я тоже поднялась со скамьи и посмотрела Кайлену в лицо. — Я не хочу с вами спорить. Я не хочу с вами ссориться. Мне очень жаль, что все это случилось с вашим сыном, и я делаю, что могу. Но и вы тоже должны делать.

Кайлен был заключен не в яйцо — в латы, закрывшие его от мира. Я хотела верить, что смогу до него достучаться — и не верила.

— Вы должны читать ему.

— Он не слышит!

— Должны! Читать ему, рисовать для него, лежать с ним на ковре! Мультфильмы смотреть!

— Он не понимает!

— Надо! Лепите, перебирайте фасоль с макаронами, держите за руку!

— Он не чувствует!

Я вдруг обнаружила, что мы стоим и кричим друг на друга. Кайлен запустил руку в волосы, запрокинул голову к небу и издал тот же прерывистый горький вздох, который я услышала от Джолиона в бассейне. Ему было больно. Непереносимо.

Джолион смотрел сквозь нас — в то место, где он был счастлив.

— Он ни хрена не понимает! — прокричал Кайлен. — Его нет! Был — обычный, нормальный ребенок, а стал деревяшкой! И вы предлагаете мне с ним перебирать фасоль? За руку держать? Да он не поймет, здесь я или ушел! Он! Не! Понимает!

Мне надо было вести себя по-другому. Мне надо было быть милой, спокойной и уступчивой — но однажды я уже была такой, и это кончилось тем, что у меня никогда не будет детей.

— Вам больно? — негромко спросила я, и Кайлен так же тихо ответил:

— Да. Больно.

— Ему еще больнее. И вас никто не вылечит, кроме вас самих.