Пёсий остров - страница 39

Она размышляет, насколько сам Максим окажется способен последовать собственному совету.

Если она попала туда, куда целилась, — а она уверена, что попала, — он должен был упасть в рубку спиной, с головой, распоротой от носа вверх. Пит подстрелил ее из «калашникова», но ей удалось выиграть достаточно времени, чтобы надуть второй плот и нырнуть к нему.

Ее поцарапанный пистолет 38-го калибра по-прежнему с ней, и она гладит его пальцами, как спящее животное, про которое владелец зоомагазина поклялся, что оно домашнее, но в этом нет возможности убедиться. Она проверяет барабан. Еще два патрона. Она выдыхает, чувствуя, как злоба покидает ее с каждым ударом сердца. Ничего не хочу помнить, думает она, выталкивая каждое воспоминание, рожденное на борту «Гдыни», в черную глубину под собой. Но, как ни старается, она не может вспомнить, что было до того, как она впервые поднялась на борт, и это пугает ее гораздо больше, чем смерть.

Закончи то, что я начал, ласточка, шепчет голос Максима, ласково, по-отцовски. Ну, давай.

— Тебе только этого и надо! — кричит она в ночь, сжимая руками растерзанную плоть, стараясь усилием воли заставить кровь течь в обратную сторону, вернуться в рану, которую она не видит и не хочет видеть, но знает, что она там. — Сделать все за тебя, да?

Вилли решает, что русский чудовищно ошибся насчет того, что смерти сдаются добровольно. Она не хочет так скоро встречаться с ним в аду, дудки. Она задерживает дыхание и вдавливает в рану большой палец, чувствуя скользкую неровную плоть. Единственное, чем она еще может управлять, — это боль, которая теперь пронзает ее всю до зубов.

— Я здесь, я здесь, здесь, — бормочет она, как будто это что-то значит. Ее защита, которая держала все чувства в глубине, подальше от ее сердца, слегка дрогнула.

Она вспомнила один воскресный вечер, когда ее еще не звали Вилли. Запах зеленой травы и кофе, который пили взрослые. Собаки, лающие на машинные сигнализации. Звуки скрипки.

И тут же, сквозь ту же брешь просачиваются другие воспоминания. Руки. Пальцы. Треск рвущейся одежды. Она вонзает палец еще глубже в рану, но память не отступает, картинки не уходят.

Впервые за много лет она начинает плакать.

Утро пришло и успокоило шторм.

Но Якоб проспал рассвет. Он просыпается ближе к полудню от звука, будто кто-то грызет и рвет просевшую резину под ним. Из каждого угла с шипением сочатся пузырьки воздуха. Якоб подбирается к молнии и открывает купол.

Море снаружи оказывается спокойным, как на детском рисунке. Гигантский коричневый пласт, едва покрытый водой, раскинулся насколько хватает глаз. С ветром доносится запах зелени. Земля! Якоб нагибается и трогает эту массу медного цвета, чтобы убедиться, что он прав, и улыбается.

Живой коралловый риф. И сейчас отлив.

Он раздумывает, не может ли это означать, что он где-то недалеко от… Нет-нет, не обнадеживай себя, думает он, ты долго не протянешь, если сейчас разочаруешься. Он осторожно расстегивает купол до конца и складывает его, а затем издает непроизвольный вскрик, когда видит то, что видит.

По другую сторону плота, за куполом, виднеется остров. Нет, даже два… И оба, кажется, не более чем в сотне футов. Белая песчаная бухта — первое, что он может разглядеть отсюда, и он решает плыть в ту сторону. Он пытается опередить выходящий из резины воздух, гребет обеими руками и улыбается как идиот.

Якобу не верится, насколько это похоже на карту, которую он купил в детстве. Что ж, думает он, может быть, папа был прав. Теплые бризы, тихая гавань. Он кричит, точно дикарь, чувствуя, как надежда стучит в висках.

Он не замечает черного судна с двумя коричневыми парусами, которое появляется на горизонте за его спиной.

Пора худеть, думает полный мужчина, пытаясь стащить с себя одеяния через голову. Шов застревает в складках откормленной пиццей плоти у подмышек — неловкое напоминание, что он по-прежнему ест как подросток. Несколько раз дернув ткань на спине, он наконец высвобождается. Затем вешает вывернутую наизнанку зеленую с золотом рясу на крючок рядом с доской для серфинга.