Пёсий остров - страница 51

Вода начинает затягивать ее, и лица покойников оживляются в предвкушении. Один из трупов встает рядом с ней, улыбается и протягивает руку. Дыра от пули во лбу превратила его череп и седые волосы в кровавое месиво.

— Ну что, дорогуша, — в голосе Максима звучит скорее сожаление, чем ярость, какой следовало бы ожидать от человека, застреленного насмерть, — что тебе снится?

Вспышка с маяка заполняет глаза Максима светом, и они загораются грязным зеленым огнем — с таким лицом он обычно забирался в ее постель, а она не всегда успевала проснуться вовремя, чтобы огреть его по лицу пистолетом. Но Максим мертв, она в этом уверена даже во сне, так почему он с ней разговаривает? Она хватается за пояс в поисках пистолета, но тут вспоминает, что на ней дурацкое платье.

— Чтоб тебя черт побрал, — ругается она, не слыша собственного голоса.

— Как ты себя чувствуешь, дорогуша? — спрашивает Максим, почему-то участливым женским голосом.

Вилли усилием воли распахивает глаза, прогоняя образы, и дневной свет ослепляет ее.

— Тихо-тихо, — произносит женщина, стоящая у нее в ногах. — Тихо, деточка.

Комната кажется еще более призрачной, чем сон, из которого Вилли только что сбежала. Голые стены и кровать из стальных трубок — все стерильно-белое. Розовые шторки трепещут от сквозняка. Кто-то по доброте душевной поставил голубой цветок в больничную кружку на железный прикроватный столик. Высокая, мужеподобная женщина неопределенного возраста, одетая в накрахмаленный белый костюм медсестры, сложила руки на спинке кровати, как на руле грузовика. Черноту ее кожи подчеркивает крошечная белая шапочка, которую она носит с очень серьезным видом.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает она нараспев. Ее голос — музыка Карибских берегов.

— Как человек, которого подстрелили, — отвечает Вилли, принимая из ее рук чашку с водой и делая глоток.

Огромные руки женщины оказываются теплыми и мягкими, они осторожно укладывают голову Вилли обратно на подушку, когда та пытается сесть. Голоса, доносящиеся из коридора, заставляют Вилли нервничать. Где я? — думает она, вспоминая долговязого черного мужчину, стоявшего над ней как раз перед тем, как ее поглотили сны. Ее чуть не тошнит в чашку, она начинает кашлять.

— Тихо, я же говорю, тихонечко, — ласково ворчит женщина, вытирая Вилли губы и откидывая ее обратно в белую мякоть постели. — Торопиться некуда, от этого только хуже будет.

— Доброе утро, — произносит мужчина, которого Вилли до сих пор не замечала. У него низкий гулкий голос, напоминающий задний ряд церковного хора.

— Привет, — говорит Вилли и рассматривает его, пока он стоит на пороге, будто в ожидании приглашения войти. Наверняка полицейский. Высокий, худощавый и черный как ночь, с плохой кожей, лет сорока. На голове синяя кепка и того же цвета погоны на белой рубашке. Он не садится, пока медсестра не кивает ему, пододвинув пластиковую табуретку. Его туфли начищены до блеска. У него нет с собой оружия. Какой же ты полицейский, если не носишь оружия? — удивляется про себя Вилли. Откуда-то снаружи доносится негромкий вой приземляющихся самолетов.

— Вас только что осматривал врач, — говорит коп, широко улыбаясь и кивая на ноги Вилли. — Он сказал, что с вами все будет в порядке. Пуля прошла навылет, не задев никаких артерий. Вы потеряли много крови, но медсестра Стилвелл о вас хорошо заботилась.

— Это точно, — поддакивает высокая женщина, осторожно поднимая изголовье кровати.

— Где я? — спрашивает Вилли, чувствуя, как по черепу крадется головная боль в поисках удобного места, чтобы развернуться. Она осторожно нажимает пальцем на забинтованную ногу, проверяя, будет ли она болеть.

— На Ангилье, мисс. Больница ее величества. Вы долго лежали без сознания. Я — констебль Толивер, из Королевской полицейской службы Ангильи, — сообщает полицейский. Он вертит в руках что-то похожее на блокнот и постоянно нажимает кнопку на ручке. Звук эхом разносится по комнате, разрастаясь до громкости выстрела. — Могу я задать вам несколько вопросов? Я понимаю, что вы, наверное, очень устали.

— Конечно, — отвечает Вилли, чувствуя, как ее тело настраивается на самую низкую частоту, на которой никакие эмоции не могут проскользнуть в слова. Ее желудок — морозилка, ее пальцы — мертвые червяки. Единственное, что ей неподвластно, — это рана, которая бьется как живая под одеялом. Полицейский не нароет ничего, кроме бесплодного песка. Она — пустой колодец. Каким всегда была для Максима и всех остальных, как они ни пытались копнуть поглубже. — Спрашивайте.