Песнь небесного меча - страница 58

— Господин, — проговорил он, словно собираясь умолять о пощаде, но потом понял, что жизнь его подошла к концу, потому что я не могу оставить его в живых.

Я не мог позволить ему уйти, ведь тогда он бы предупредил Зигфрида о нашем появлении. А если бы я связал его по рукам и ногам и оставил на «Покорителе Волн», другие люди нашли бы его и освободили. Он все это знал, и его недоуменное выражение сменилось вызывающим. Вместо того, чтобы просто стиснуть рукоять меча, он начал вытаскивать оружие из ножен.

И умер.

Вздох Змея ударил его в горло, быстро и сильно. Я почувствовал, как кончик меча пронзил мышцы и связки языка. Увидел кровь. Увидел, как рука этого человека дрогнула и выпустила меч, скользнувший обратно в ножны. Я сжал руку врага и удержал ее на рукояти. Я позаботился, чтобы, умирая, он не выпустил меча — ведь тогда его заберут в пиршественный зал мертвых. Я крепко держал его руку, позволил ему рухнуть мне на грудь, а его кровь потекла по моей кольчуге.

— Ступай в зал Одина, — тихо сказал я ему, — и прибереги там место для меня.

Он не мог говорить: давился кровью, стекающей в его горло.

— Меня зовут Утред, — проговорил я. — Однажды я буду пировать с тобой в зале мертвых, и мы будем смеяться, вместе пить и будем друзьями.

Я выпустил его, дав телу упасть, опустился на колени и нашел амулет убитого — молот Тора. Срезав его Вздохом Змея, спрятал в поясную сумку, вытер кончик меча плащом убитого и снова сунул клинок в выстланные овчиной ножны. Затем принял у своего слуги Ситрика щит и сказал:

— Давайте высадимся на берег и возьмем город.

Потому что пришло время сражаться.

Глава 5

А потом внезапно стало тихо.

Конечно, не совсем тихо — река шипела, пробегая через пролом в мосту, небольшие волны шлепались о борта судов, потрескивали оплывающие факелы на стене дома, и я слышал шаги моих людей, выбиравшихся на берег. Копья и тупые концы копий постукивали по обшивке судов, лаяли собаки в городе, где-то раздавался хриплый гогот гусака. Но, не считая этих звуков, кругом было тихо. Рассвет стал бледно-желтым, солнце оставалось полускрыто темными тучами.

— И что теперь?

Рядом со мной появился Финан. Стеапа возвышался над ним, но молчал.

— Мы идем к воротам, — сказал я. — К Воротам Лудда.

Но не двинулся с места. Мне не хотелось двигаться. А хотелось вернуться в Коккхэм, к Гизеле.

Это не было трусостью. Трусость всегда с нами, и храбрость тоже — та, что побуждает поэтом слагать о нас песни. Храбрость — просто воля, преодолевающая страх.

Мне не хотелось двигаться из-за усталости, но не физической усталости. Тогда я был молодым, ранам войны лишь предстояло высосать из меня силу. Думаю, я устал от Уэссекса. Устал сражаться за короля, которого не любил. И, стоя на пристани Лундена, не понимал, почему вообще должен за него сражаться.

Теперь, вглядываясь в те времена сквозь прожитые годы, я гадаю — не была ли моя апатия делом рук человека, которого я только что убил и к которому пообещал присоединиться в пиршественном зале Одина. Я верил, что люди, которых мы убиваем, неразрывно связаны с нами. Нити их жизни, ставшие призрачными, сплетаются с нашими, и ноша убитых остается с нами, чтобы преследовать нас до тех пор, пока острый клинок не перережет наконец и нашу жизнь. Я чувствовал угрызения совести, что убил того норвежца.

— Собираешься вздремнуть? — спросил присоединившийся к Финану отец Пирлиг.

— Идем к воротам, — повторил я.

Это было похоже на сон. Я шел, но мысли мои блуждали где-то в другом месте.

«Вот так мертвец и ходит по нашему миру», — подумал я.

Потому что мертвец и впрямь вернулся. Не Бьорн, притворившийся, будто встал из могилы. Но в самой густой темноте ночи, когда никто из живых не может их увидеть, мертвые бродят по нашему миру.

«Они должны лишь наполовину видеть этот мир, — подумал я, — словно знакомые им места подернуты зимним туманом».

И я гадал — не наблюдает ли сейчас за мной отец. Почему я подумал о нем? Я не любил отца, и тот не любил меня. Он умер, когда я был еще мальчиком. Но отец был воином, поэты слагали о нем песни. И что бы он обо мне подумал?