Песнь Соломона - страница 15

– Он меня обрызгал, – сказала она. – Он меня обрызгал, мама. – Она чуть не плакала.

Руфь сочувственно причмокнула языком. Коринфянам засмеялась:

– Я же говорила, негры не любят воду.

Мальчик сделал это не нарочно. Лина отошла в сторонку и стала рвать цветы, потом вернулась, а он, хотя еще и недоделал, быстро повернулся, услыхав у себя за спиной звук шагов. Так уж он привык – он все время был сосредоточен на том, что происходит у него за спиной. Словно будущего для него не было.

Но если будущее так и не объявилось, зато раздвинуло свои пределы настоящее, и малыш, так неуютно чувствовавший себя в «Паккарде», пошел в школу и в возрасте двенадцати лет встретил мальчика, который не только освободил его от наваждения, но и привел в дом женщины, связанной с его будущим в такой же мере, как и с прошлым.

Гитара сказал, что он ее знает. Даже был у нее в доме.

– Ну и как там? – спросил Молочник.

– Свет… прямо глаза слепит, – сказал Гитара. – Свет и все коричневое. А еще запах.

– Скверный запах?

– Не знаю. Ее запах. Узнаешь сам.

Все невероятные и в то же время вполне правдоподобные истории о сестре его отца, о женщине, к которой отец запретил ему даже подходить близко, вскружили голову обоим мальчуганам. И тому и другому хотелось немедленно, сейчас же все узнать – у них и право есть все выяснить, и причина. Если на то пошло, Гитара с ней знаком, а Молочник – ее племянник.

Она сидела на ступеньке своего дома, широко расставив ноги, одетая в длинное черное платье с длинными рукавами. Голова у нее тоже была повязана чем-то черным, и единственным ярким пятном – они заметили его еще издали – был апельсин, который она чистила. Она вся состояла из острых углов, вспомнил он впоследствии, – колени, локти. Стопа одной ноги нацелена на восток, второй – на запад.

Потом, когда они подошли ближе и смогли разглядеть медную коробочку, прицепленную к мочке ее уха, Молочник понял, что и эта странная серьга, и апельсин, и нелепое черное одеяние так притягивают к ней, что перед этой притягательной силой пасуют и все предостережения, и отцовская мудрость.

Гитара заговорил первым: он был постарше, ходил уже в среднюю школу, и в отличие от приятеля ему не нужно было преодолевать себя и делать над собой усилие.

– Э-эй! – сказал он.

Женщина окинула мальчиков взглядом. Сперва Гитару, потом Молочника.

– Что это за слово ты сказал?

Ее голос звучал мягко, но в то же время что-то как бы постукивало в нем. Молочник не сводил глаз с ее пальцев, продолжавших чистить апельсин. Гитара усмехнулся и пожал плечами.

– Я хотел сказать: здрасьте.

– Тогда и говори то, что хотел сказать.

– Ладно. Здрасьте.

– Так-то лучше. Что вам нужно?

– Ничего. Мы просто мимо шли.

– Не шли, а пришли – так мне сдается.

– Если вы хотите, чтобы мы ушли, мисс Пилат, мы уйдем, – негромко проговорил Гитара.

– Я-то ничего не хочу. Это вы чего-то хотите.

– Мы хотим спросить у вас про одну вещь. – Гитара сбросил напускное безразличие. Прямота этой женщины требовала и от него, чтобы в разговоре с ней он высказывался определенно и точно.

– Спроси про эту вещь.

– Кто-то сказал, у вас нет пупка.

– Это и есть твой вопрос?

– Да.

– Что-то не похоже на вопрос. Скорей, похоже на ответ. А ты задай вопрос.

– Он есть у вас?

– Что есть?

– Пупок.

– Нету.

– А куда он девался?

– Понятия не имею. – Она сбросила на подол платья оранжевую кожуру и неторопливо отделила одну дольку. – Теперь, может, мой черед задать вопрос?

– Само собой.

– Кто твой приятель?

– Этот-то? Молочник.

– Он умеет разговаривать? – Пилат проглотила кусочек.

– Да, умеет. Скажи что-нибудь. – Не сводя глаз с Пилат, Гитара подтолкнул Молочника локтем.

Молочник глубоко втянул в себя воздух, задержал дыхание и сказал:

– Э-э… эй!

Пилат засмеялась.

– Из всех неповешенных негров вы, наверное, самые тупые. И чему вас только в школе учат? «Э-эй!» кричат овцам и свиньям, когда их куда-то гонят. А если ты человеку говоришь «э-эй!», ему бы надо встать да треснуть тебя хорошенько.

Он вспыхнул от стыда. Вообще-то он ожидал, что ему будет стыдно, но не так, а по-другому: он думал, он сконфузится, конечно, это да, но такое ему в голову не приходило. Ведь все же не он, а она – грязная, уродливая, нищая пьяница. Чудачка тетка, из-за которой его изводили одноклассники и которую он ненавидел, ощущая, что каким-то образом он сам в ответе за ее уродливость, за нищету, за грязь, за пьянство.