Песнь в мире тишины (Рассказы) - страница 27

— Н-да-а, — протянул Тернер, — серьезная штука!

— Еще бы, — отозвался его собеседник. — Но я и понять не мог, как гнусно ее оскорбил. По крайней мере в то время. А ведь она и умереть могла, бедная девочка, и ее поверенным пришлось бы разыскивать меня при помощи объявлений в газетах. У нее было состояние, знаете ли, родители ее держали трактир, люди не бедные… Ужасно!

Боллингтон так долго размышлял о своем прегрешении, что Тернер наконец изрек:

— Что поделаешь, старина!

— Но вы и представить себе не можете, как она завладела мною — совершенно, всецело! — заявил Боллингтон. — Ей было двадцать пять, а мне уже сорок, когда мы поженились. Я был от нее прямо-таки без ума! Всю свою жизнь прожила она в отвратительной дыре — в Бэлеме, можно только удивляться тому, в какой строгости люди такого рода воспитывают своих детей; родители ее содержали трактир — говорил я вам? Ну так вот, значит, было мне сорок, а ей двадцать пять; целый год мы только и делали, что переезжали из одного отеля в другой — объездили все Британские острова; она страстно любила путешествовать… Скажите, Тернер, а вы женаты?

Нет, Тернер не женат, никогда и не думал жениться.

— А следовало бы! — воскликнул коротышка Боллингтон. — Ведь самое необычайное, самое удивительное и стоящее дело в мире — это брак, именно брак. Я был безумно счастлив; она изучала языки — французский и шведский, в этих странах мы собирались побывать позднее. Она была очаровательная маленькая женщина, белокурая, с голубыми глазами; звали ее Фиби.

Тернер задумчиво почесал свою лысину, потом скрестил руки на груди.

— Нет, в самом деле, вам следовало бы жениться, в самом деле… — повторил Боллингтон и продолжал: — Помню, приехали мы из Килларни в Белфаст; тут-то и произошла эта ужасная история. Не знаю почему, возможно, все это в ней накапливалось постепенно, но тут она стала прямо-таки донимать меня: у нее появилась странная фантазия, будто я изменяю ей. Сама она пользовалась успехом всюду, где бы ни появлялась, — веселая, всегда оживленная маленькая женщина. Право, можно было подумать, что это была не просто женщина, за которой увивались мужчины, а какой-то магнит. И мужчины притягивались к ней, словно гвозди, булавки и канцелярские скрепки. Я не возражал, напротив. «Развлекайся, — говорил я ей, — мне вовсе не хочется, чтобы ты вечно цеплялась за такого старого чудака, как твой супруг». Конечно, в глубине души я вовсе не считал себя чудаком, тем более старым, но выражение это в применении к себе самому я тогда и употребил — это была линия поведения, которую я избрал по отношению к ней, молодой и прекрасной — такой она и бывала, пока не находил на нее дурной стих. И, поверьте мне, именно это и вызывало у нее бешеный гнев. Нет, нет, не слово «чудак», а мысль, что я никогда не возражал против того, чтобы она флиртовала. Роковым образом это проливало свет на ее подозрения, Тернер, ужасающие подозрения! А я-то был невинен, как агнец. А уж язычок был у нее — не приведи бог! Если вы отваживались не соглашаться с ней, а подчас согласиться было никак нельзя, она прямо-таки лупила вас дубинкой — и делать нечего, приходилось оставаться битым. Притом у нее была настоящая страсть оправдывать меня в своих собственных глазах, а я при этом всегда чувствовал себя глубоко виноватым. Она не успокаивалась до тех пор, пока не доказывала свое, и это было так чудовищно — сознавать, что ты не такой, как другие, а потому просто-напросто наглый шут… Наконец до меня дошло, что в браке, взамен всех его радостей, мне достаются одни синяки да шишки. И вот тут-то, в Белфасте, мы встретили даму, которой я и в самом деле стал оказывать кое-какие знаки внимания.

— О, великий боже! — тяжко вздохнул Тернер.

— Нет, вы только послушайте, — попросил Боллингтон. — Это была вполне невинная дружба, ничего больше я и не имел в виду, и особа эта весьма напоминала мою жену, очень напоминала, что бросалось в глаза всем и каждому; об этом поговаривали, то есть я хочу сказать — об их сходстве. То была некая миссис Макарти, прелестная женщина, однако Фиби просто не переносила ее. Признаюсь, обвинения моей жены были так преднамеренны и так упорны, что под конец у меня уже не было сил опровергать их и по временам хотелось, чтобы в этих обвинениях была хоть крупица истины. Ведь любовь — это нечто вроде идолопоклонства, но постоянным жертвоприношением она все же быть не может: ведь птицы феникса на самом деле нет — а, Тернер?