Песни - страница 9
В Тынде дождь…
В Тынде дождь…
В Тынде дождь…
В Тынде дождь… Всюду дождь!
Ну и что?!
22 августа — 1 октября 1981
Я в третий раз приезжаю на БАМ и всякий раз уезжаю отсюда с чувством большой радости. Меня привлекают эти места, и встречи с людьми, работающими на магистрали, для меня всегда праздник…
Что касается нынешнего фестиваля, то должен отметить, что, несмотря на тяжелейшие погодные условия, которые не позволили многим авторам принять в нем участие, те песни, которые прозвучали на фестивале, говорят о возросших мастерстве и внутренней культуре участников.
1981, Тында
Вы снимите сегодня нарядное платье…
Вы снимите сегодня нарядное платье,
Вы наденьте торжественный креп.
В занесенных просторах двуспальной кровати
затерялся один человек.
Ледяная пустыня его поглотила —
полюс холода каждому — свой.
Разве знаем мы, где она, наша могила.
Он ведь тоже приехал домой.
Мы представим себе, как, сорвав покрывало,
он до края хотел доползти
и как тело его изнутри обмерзало
на постылом на этом пути.
Как вначале остыло горячее сердце
и покрылось ледовой корой.
И как двигались руки — уже после смерти, —
ах, он не был, он не был герой.
И как ночью хотелось ему обмануться —
гул часов приближался в тиши,
и казалось, что можно до них дотянуться, —
но в пустынях всегда миражи.
Лег живой — встал покойник, и кончена сказка,
дружелюбно осклабилась смерть.
Счеты щелкают — чистый приход в ее кассе…
А герои — чего их жалеть?!.
25–26 июля 1968
Гадание
В
Живой цветок охвачен мертвым хрусталем,
и пальцы сходятся на нем…
Вот та ромашка, что лежит в твоей руке,
и капля малая дрожит на лепестке:
то ли роса, то ли слеза — не разберешь,
и только видишь эту дрожь.
Нет, не на женщину гадать — не на нее!
Сыпь лепестки, молясь о здравии своем.
Да вот в чем штука — ни один не погубить,
когда в итоге — «быть — не быть».
Салют незнанию, спасающему нас,
когда отчаянье приходит в поздний час,
когда соленая подушка под щекой
уже не дарит нам покой.
Не покидай меня, надежда, до конца,
не отводи глаза от мокрого лица,
в мою ладонь легко крыло свое вложи
и дай мне силы дальше жить.
Дай жить, по-прежнему не ведая черты,
той, за которою не сводятся мосты,
где перевозчик тих и не плеснет вода —
черты с названьем «никогда».
И если завтрашний последним будет шаг,
пусть прежде тело, а потом умрет душа.
Не уходи, надежда, лучше обмани —
никто во лжи не обвинит.
Оставь, дружок, свою ромашку в хрустале
на светлом праздничном столе.
Конца не будет — будет вечно длиться пир,
как вечно будет этот мир.
13–17 марта 1980
Горная дорога
Под колесами свистят виражи,
крепче голову руками держи.
Ох, водитель мне попался лихой,
только кузов вот набит требухой.
Чудо-тачка, я один — пассажир!
Если знаешь, куда едем, — скажи.
На секунду задержись — все пойму,
пассажиру виражи — ни к чему!
В этой тряске вроде что-то не то,
и струится с потолка шепоток:
«Что на что ты, дурачок, променял…»
Только шепот этот — не про меня!
Что считаться, если счеты просты:
упирается дорога в кусты!..
Ты же знаешь — за кустом поворот
и торопится дорога вперед…
То ли нам сигналят, то ли не нам,
брызжут камешки, эх, по сторонам!..
Ни к чему теперь качать головой —
поздно, поздно, гражданин постовой.
27 августа 1964
Горы далекие, горы туманные, — горы…
Юрию Кукину
Горы далекие, горы туманные, — горы…
Только опомнишься — глядь, а они позади,
над головой прокатились не горы — годы.
Старая песня нам сердце тихонько саднит.
Столько обещано, столько проехало мимо!
Столько ненужного ты для чего-то сберег.
Нет, не мелодия все-таки правит миром.
Что же, выходит — и песня ему поперек?!
Песня, как кость, торчит поперек горла.
Коли не горло, а глотка — то песня к чему?
И все же есть люди, кому в пятьдесят снятся горы.
И, как ни странно, не только ему одному.
Юрочка, мальчик, какие, к шутам, юбилеи?
Спето как прожито — нам ли об этом жалеть!
Кто-то ловчее, но нету, поверь мне, светлее:
факел наш ясный, свети еще тысячу лет.
19–20 ноября 1982
Гости
Лето выцвело,
как лишай,
и белым-бело
на душе.
Я на белом тень
рисовал,
по карманам
день рассовал.
Тень качается,
как в воде,
день кончается,
как везде.
И слетаются
на шабаш,
озираются —
где тут наш?
Вот он, вот же я —