Песни южных морей - страница 3

Звуки гуделки символизируют голоса предков. Те, что звучат в низком тоне, считаются мужчинами, повыше — женщинами, еще выше — детьми. У них есть имена — те же, что у предков, великих воинов, которых они представляют. Считается, что женщины и дети никогда не видели гуделок. Но и мужчины, глядя на эти деревянные пластинки, напоминающие ножики, раскрашенные в две краски и отполированные, с разным орнаментом, иногда очень богатым, испытывают трепет. Даже старые вожди, готовясь к операциям с гуделками, дрожат от страха. Когда при вращении пластинка, привязанная к длинному шнуру, с воем разрезает воздух, посвященные связывают с этим свои надежды: гудение на огороде должно способствовать росту ямса; перед охотой оно погонит дичь в нужном направлении; во время засухи поможет вызвать дождь; в ходе церемонии оно знаменует появление предка, которому церемония посвящена; во время войны оно служит знаком перемирия...

Вся совокупность знаний о флейтах, гуделках, равно как о мифах, церемониях, культах и т. д., хранится стариками, вождями, колдунами.

Неизменно адресуясь к данному коллективу, фольклор — музыкальный, словесный, обрядовый — одновременно какими-то сторонами был обращен к внешнему, вне-человеческому миру — к природе и воплощающим ее мифологическим силам, равно как и к силам, олицетворяющим прошлое коллектива. А это означает, что океанийский {7} фольклор создавался, жил, открывался как явление не просто традиционного быта, но данной этнической культуры в целом, если понимать под культурой, по удачному выражению А. Гуревича, исторически сложившуюся систему общения, включающую в себя основные жизненные ценности и образцы социального поведения, принятые в данном человеческом коллективе [2, 211].

В сложившейся у данного коллектива системе общения фольклору — если говорить об Океании — принадлежит исключительная роль, которая постепенно раскроется перед нами, но о которой заранее можно сказать как об универсальной, всеохватывающей и глубоко своеобразной.

Всеобщность, разветвленность и специфичность связей океанийского фольклора породили его своеобразный, по-своему яркий, для каждого региона особый «язык», систему значений, способов и границ выражения, пронизанных символикой. Совершенно очевидно, что «язык» фольклора неотделим от «языка» данной культуры в целом и является частным выражением последнего, хотя в известный момент исторического развития между ними может обозначиться разрыв. Ясно, что пока этого разрыва нет, «язык» фольклора со всеми его слагаемыми — сюжетикой, функциональными связями, структурной соотнесенностью с бытом, естественным языком, музыкальным, хореографическим, образностью, стилистикой — целиком и органически погружен в общеязыковый мир культуры, в сложный, многосоставный культурный контекст, оплетен, окутан им, вырастает из него и им объясняется, да и сам его в какой-то степени объясняет. Именно это обстоятельство, реализуемое вполне конкретно и сложно в исторических условиях разных регионов Океании, придает произведениям фольклора каждого региона неповторимую специфику и чрезвычайно осложняет взгляд на них со стороны. То, что для посвященного вполне очевидно (на его уровне) и не требует каких-либо дополнительных пояснений, для постороннего преисполнено загадок, скрыто густой завесой и без «перевода» воспринимается либо как нечто плоское, лишенное большого содержания, либо как что-то заумное, нарочито затрудненное. Любопытно, что аборигенам почти всегда не так просто «перевести» постороннему тот или иной фольклорный текст — главным образом потому, что для них он (опять-таки на их уровне) {8} воспринимается вполне естественно, без особых сложностей и проблем, с которыми сталкивается посторонний.

Такая же естественность, психологическая непосредственность восприятия распространяется у аборигенов и на «тексты», которые в строгом смысле слова являются для них чужими и не должны быть понятными. Наблюдатели неоднократно на разных островах отмечали исполнение песен, язык которых не соответствовал языку данной этнической группы, попросту говоря, был непонятен ни самим исполнителям, ни слушателям. Это был либо архаический, либо вовсе чужой язык. Среди папуасов Новой Гвинеи был довольно распространен обычай — покупать у соседей понравившиеся танцы вместе с сопровождавшими их песнями. Тексты при этом, как правило, не переводились. Ясно, что конкретный смысл их для новых исполнителей утрачивался, но знание его оказывалось и необязательным, поскольку были известны их общее значение и связь с танцем и ритуалом. Песенное слово в сознании папуасов несло некий таинственный смысл и заключало в себе «тайную» силу: и то и другое согласовывалось с непонятностью иноязычного слова.