Песочные часы - страница 57
Это звучит цинично и жестоко, но ведь не мы, люди средиземноморской цивилизации, отдавали приказы о марше. Скорее система, породившая полпотовцев, была циничной и жестокой. Вот уже тысячу лет никто не жалел крестьянских ног, которые тоже, в конце концов, покрыты эпителиальной тканью, а теперь все в ужасе заламывают руки, скорбя о судьбе барышень из хороших домов, которым пришлось столько километров пройти босиком. Означает ли это, что одна пара человеческих ступней ценнее другой? Как раз в данном случае европейские представления о революции гроша ломаного не стоят. Мы успели позабыть, как реально выглядит стихийная народная революция в тех условиях, когда нет иного выхода. Надо иметь за плечами биографию кхмерского крестьянина, чтобы понять те психологические мотивы, которыми руководствовались командиры и конвоиры, приказавшие разуться выселяемым жителям Пномпеня.
LXXVI. Азиатский город — это значит: сидеть на корточках, болтать с земляками, курить окурки, принести-подать, поклянчить, подивиться, спрятать в рукав. Чем крупнее город, тем больше этого ничегонеделания, тем легче нырнуть в темень узких улочек, в сладостный запах растительного масла, сточных канав, кухонных дворов.
Азиатский город — это господа чиновники в белых рубашках, ужасно важные полицейские, недосягаемые сагибы, вещи страшные и далекие, как луна. Но это и беспрерывное движение, шум, тысяча чудес для обозрения, миллион обещаний на каждом углу, вечная надежда, что что-то случится, что-то изменится. Хорошо. Можно жить, пока злые ветры не изогнут дугою спину, можно молодые свои годы проболтать, просидеть на корточках, пробродяжничать.
А деревня в Азии — это «золотой кулак солнца», пыль и грязь. Это — вставать на рассвете или до рассвета, вечный зной, боль в мышцах, забота о горстке риса, абсолютная призрачность человеческой жизни, все один и тот же запах буйволиного помета, размякшей земли на рисовом поле и сухой соломы.
Город в Азии — это родина местных джиннов и заморского дьявола. Из милых девушек с соседней улицы он делает холодных, расчетливых уличных девок, которые с дураков иностранцев берут во сто раз больше, чем сами стоят. Он порождает коррупцию, дошедшую до стадии клинического заболевания. Он — питомник продажных чиновников, тайных агентов, торговцев опиумом, мошенников и попрошаек, отцов, которые продают собственных дочерей. Он кого угодно засосет, кого угодно развратит. Он растет, как дракон в легендах, пьет кровь, как вампир.
Деревня здесь жестока, но она чиста. Ее жестокость — не врожденная. Она порождена нищетой и неравенством. Это единственная среда обитания, которую еще можно сберечь ради человечества.
Города спасти невозможно.
Азия никогда не знала столь огромных, многомиллионных городов, пока не вторглись сюда белые колонизаторы, которым понадобились проститутки, комиссионеры, посредники, толмачи, шпионы и лакеи. В течение тысячелетий азиатам было в принципе достаточно княжеских столиц и небольших городов, местных центров простого товарообмена и самого необходимого ремесла. Только эпоха колониализма сотворила города-тюрьмы, дерзкие и порочные города-паразиты по самой своей сущности.
Надо уничтожить эти сайгоны Азии. Надо вернуться к исходному пункту.
Примерно так могло рассуждать руководство «Ангки», когда начиналось выселение двух миллионов жителей из Пномпеня.
LXXVII. Почему неприязненно и враждебно мы воспринимаем такого рода аргументы, расценивая их как демагогические? Это понятно. Для нас очевидно, что мы должны лучше зарабатывать, обильнее питаться, удобнее жить. Нам должны быть доступнее стиральные машины и автомобили. Нам надо больше путешествовать, обставлять квартиры большим количеством мебели и украшений. Неизлечимо зараженные определенными навыками видения и понимания действительности, мы беспрерывно и безуспешно пытаемся их перенести в тот страшный и жестокий мир, где идеи выступают в упрощенном виде и где прогресс в нашем понимании — вещь далеко не общепризнанная.
«Каждая мысль, — говорит Эрих Фромм в «Бегстве от свободы», — истинная или ложная, мотивирована субъективными нуждами и интересами личности. Некоторые интересы способствуют отысканию истины, а другие — ее уничтожению. В обоих случаях психологические мотивировки являются весьма важным стимулом для получения определенных выводов. Можно даже пойти далее и сказать себе, что идеи, которые не укоренились в глубоких потребностях личности, будут оказывать лишь незначительное влияние на деятельность человека и вообще на всю его жизнь».