Песочные замки - страница 8

Сознание толпы выражено. Они не допустят. Мужчину и мальчика, которые идут совершенно не торопясь, сопровождает тихий гул голосов: одна кумушка шепчет что-то на ухо другой, та — третьей… У автострады мужчину останавливают два жандарма из патрульной службы движения, предупрежденные негодующими мамашами. Светлоглазый человек не особенно удивлен. Он привык. Он спокойно показывает свои документы. Скорее взволнованы жандармы, они в нерешительности разводят руками, советуются друг с другом, поглядывая на мужчину и его маленького спутника, у которого нос перепачкан сахарной ватой, и ведут их в участок в двухстах метрах отсюда. Женщины торжествуют. «Я ведь вам говорила, мамаша Вуез! Глаза-то у него какие».

Как жарко на этих пригородных пустырях!

Я пошел вслед за ними — за мальчиком, мужчиной и жандармами.

Сначала на меня набросился розовощекий молодец, несколько смягчившийся при виде моих документов. «Ну ладно, — сказал сержант. — Раз мсье все видел, может, он нам и объяснит, в чем дело». Объяснить? Я бы и сам хотел, чтобы мне объяснили. И почему я здесь, в этой караулке с линялыми флагами? Не знаю. Только знаю, что не мог бросить и ребенка, и этого человека, а они оба сейчас оборачиваются ко мне, и в их светлых глазах, кажущихся еще более светлыми здесь, в полумраке караульного помещения, вспыхивает любопытство.

В участке пахнет кожей. Под плакатом, говорящим о том, как безопасно проходить военную службу в танковых частях, белокурый мальчишка, сидя верхом на стуле, болтает ногами. Сержант обращается к начальнику, говорит, вслушиваясь в звуки собственного голоса. Его доводы туманны, какие у него претензии, не ясно… Светлоглазый человек непонимающе глядит на сержанта, затем, как бы в ответ, протягивает свой бумажник.

Начальник открывает его, он злится, потому что сегодня воскресенье, потому что скоро полдень, потому что жарко, а особенно потому, что у этого человека такие светлые глаза и он не отводит их, а смотрит прямо в лицо. Начальник шарит в бумажнике. Документы падают один за другим на некое подобие прилавка, отполированного множеством рук. Служебное удостоверение водителя грузовика. Справка с места жительства. Карточка избирателя, удостоверение личности, профсоюзный билет. Приходится признать — все в полном порядке.

Начальник морщит лоб, на который свисают жидкие волосы. Ему тошно, рушатся все его представления о служебных обязанностях, ставится под сомнение его опыт образцового жандарма. Это просто невыносимо. Невозможно сформулировать, в чем состоит дело! Тогда он вновь вдохновляется гневом. Требует объяснений от подчиненных, а те и не знают, что сказать. Ну, вроде как скандал этот тип устроил. Да они сами знают не больше, чем эти двое — ребенок и мужчина.

Начальник раздраженно поворачивается ко мне:

— Ну а вы, вы же все видели!

Я излагаю, насколько могу ясно, это «темное дело», рассказываю, что я, собственно, видел. Начальник надменно хмурится. С языка у него срывается проклятье. Поди разберись, кому оно адресовано! Площади Пон-де-ля-Фоли, карусели и ее владельцам, этим проклятым подозрительным предместьям, женщинам, североафриканским рабочим, нищете, а быть может и вообще всему свету… Метафизический беспорядок в голове у стража порядка — это трогательно, почти душераздирающе. Никто уже не понимает, зачем мы здесь, в огромном помещении, где полно мух и воняет кожей.

И вдруг, когда начальник возвращает водителю грузовика бумажник, из него выпадает фотография. Человек в куртке рывком бросается к ней, но жандарм опережает его. Профессиональная хватка. Успел. Как ловкий шериф из вестерна. Инспектор явно доволен собой. Отстраняется, вглядывается, не торопясь, в фотографию, вздрагивает. Торжественная улыбка на его лице сменяется изумлением. Он долго смотрит на белобрысого мальчишку и на мужчину. Слышно, как жужжат мухи.

В открытые окна издалека доносятся истошно-громкие звуки вконец заезженного механизма. Патетический голос, кажется, это Эдит Пиаф, поет: «Пока мы живы, есть на… есть на… есть на…» Мне уже больше не хочется, как пять минут назад, быть далеко отсюда. Я — с ними, со всеми, с людьми, которые предчувствуют, что сейчас произойдет нечто очень важное, неуловимо прекрасное, и через минуту, быть может, все они будут горды тем, что они — люди.