Пьесы - страница 15
М у р а д - Г ю р з а. Ты живешь в стане наших заклятых врагов, Курбан-ага! Пусть всевышний аллах позаботится, чтобы ни один волосок не упал с твоей головы!
Обнимают друг друга.
З а н а в е с.
Пустыня. А т а - Т ю р к и С а п а р лежат в дозоре.
А т а - Т ю р к. Вах, как же это получилось, Сапар-джан, что я, человек преклонного возраста, бросил дом, старуху жену, взял и сел на коня? Зачем мне это надо было? Удивляюсь я себе.
С а п а р. На все воля аллаха, Ата-ага. Ты меня извини, но я замечаю, у тебя последнее время испортился характер: ворчишь без конца. Раз все от аллаха…
А т а - Т ю р к. Вах, Сапар-джан, как же не ворчать, сынок? Не могу понять, зачем мы тут прячемся, в песках, будто играем с кем-то в прятки? Ты можешь мне объяснить, что мы здесь делаем?
С а п а р. Ждем благоприятного момента. Я так понимаю. Но как только дядя Мердан…
А т а - Т ю р к. «Дядя Мердан, дядя Мердан»! Брось! Я думаю, не сбился ли он с правильного пути, твой дядя Мердан?..
С а п а р. Ата-ага!
А т а - Т ю р к. Да, да. Если это не так, почему он позволяет Мураду-Гюрзе грабить таких же бедняков, как мы? Раньше было понятно: баи грабили бедняков, дайхан, а теперь что же получается? Бедные грабят бедных. Хорошо это?
С а п а р. Ата-ага, когда дело касается чести, разница между богатым и бедным исчезает. Я так понимаю.
А т а - Т ю р к. Эх, молод ты еще, сынок! Ничего не смыслишь в жизни. Что бы там ни было, а мне не по душе то, что мы творим.
С а п а р. Если не по душе, иди домой и отлеживай там себе бока на тюфяке.
А т а - Т ю р к. Если мы будем и дальше рыскать, как волки, по голодной пустыне, я так и поступлю, парень. И тебе советую сделать то же. (Поднимается, хочет идти. Неожиданно настораживается.) Взгляни, Сапар-джан, кажется, там кто-то идет. Или мне мерещится?
С а п а р (вглядывается). Да, идут двое. Это не наши. Направляются в нашу сторону. (Поднимает ружье.)
А т а - Т ю р к. Погоди, Сапар, сначала надо узнать, кто такие.
С а п а р. Иди, Ата-ага, сообщи дяде Мердану, а я буду следить за ними.
Ата-Тюрк уходит. Сапар прячется за кустом верблюжьей колючки.
Появляются Г е л ь д ы - Б а т ы р и А н т о н о в.
Г е л ь д ы - Б а т ы р. По-другому надо было действовать, Георгий.
А н т о н о в (оглядывается). Что тебе не нравится в наших действиях, Гельды?
Г е л ь д ы - Б а т ы р. Я думаю, не лучше ли тебе вернуться назад, к отряду?
А н т о н о в. Перестань. Опять ты об этом… Осторожничаешь.
Г е л ь д ы - Б а т ы р. На сердце у меня неспокойно, Георгий. Кроме того, в народе у нас говорят: «Осторожность украшает джигита».
А н т о н о в. Пока мы делаем все правильно, товарищ командир. Вон за барханом наш конный отряд. Если что — ребята подоспеют.
Г е л ь д ы - Б а т ы р. Говорю, тревога на сердце, Георгий. Все-таки веду тебя в логово хищного зверя.
А н т о н о в. Не ты меня ведешь — долг наш партийный, советский ведет нас обоих. Да и не ты ли говорил мне о Мердане-Пальване как о человеке, не лишенном благородства?
Г е л ь д ы - Б а т ы р. Времена меняются, Георгий. Меняются обстоятельства — и человек меняется.
А н т о н о в. Но если не переговоры — тогда, значит, бой, Гельды?
Г е л ь д ы - Б а т ы р. Да, бой. Нас меньше, но на нашей стороне внезапность. Окружим банду — и ударим. А потом пусть наш, советский суд определяет степень вины Мердана-Пальвана.
А н т о н о в. Послушай, Гельды, в самый последний момент ты меняешь точку зрения. Как это понять?
Г е л ь д ы - Б а т ы р (несколько раздраженно). Не знаю, Георгий, не знаю.
А н т о н о в. Я знаю. На тебя действуют все эти разговоры о твоем родстве с Мерданом-Пальваном. Решение вопроса вооруженной схваткой заткнуло бы рты всяким там Тилькичиевым, попрекающим тебя симпатией к брату жены. Разве не так?
Г е л ь д ы - Б а т ы р. Возможно, ты прав, Георгий. Возможно. Но самое странное… самое странное, друг, это то, что я и в самом деле симпатизирую Пальвану. И проклинаю себя за эту слабость. Но ничего не могу поделать. Все-таки брат жены, а?
А н т о н о в (усмехается). Самое странное, что я и сам симпатизирую ему! Из-за тебя, Гельды, из-за Сахрагюль… И очевидно, это совсем не странно, а очень даже по-человечески. Не истуканы же мы каменные, живые люди. Опаснее другая крайность — ожесточиться до потери всего человеческого.