Петербуржский ковчег - страница 17
Быть может, Аполлон ошибался, но он не считал себя вправе что-либо круто менять в мире людей или стремиться к этому...
«Нет, бежать, бежать от этих крамольных мыслей! Куда они заведут законопослушного порядочного человека?..» Аполлон согласен был с Горацием, которого неплохо знал и любил:
Гораций, судя по этим бессмертным стихам, явно не был чужд идеалов эпикурейства, утверждающего, что телесные, чувственные наслаждения — источник всех благ, а знания следует обретать во имя единой цели — безмятежности духа и бесстрашия перед лицом смерти...
Аполлон полагал: что толку загадывать на завтра, если не можешь на это завтра повлиять? Действительно, не проще ли полно жить сегодня — творить и любить?.. Творения твои и любовь — не есть ли сами по себе залог обеспеченного и счастливого будущего?
«Каждый, кто может принести пользу, волен как хочет распорядиться своей жизнью... И по какому бы первоначалу он ни жил, а пользу принесет...» — подумав так, Аполлон со спокойным сердцем повернулся к крепости спиной.
На ум ему сейчас пришла Милодора. Вот достойный предмет грез!... Вот кому жизнь посвятить, кого носить на руках по саду, кого ласкать и нежить, кого оберегать от превратностей бытия, кому служить — как служили своим прекрасным избранницам благородные мужи средневековья...
Невольный вздох вырвался из груди.
Гулко ударил колокол, когда Аполлон вошел в дом. Из лакейской выглянул тот худощавый бородатый старик и, молча кивнув Аполлону, опять исчез. Аполлон догадался, что старик этот — Антип — не только здешний дворник, но и привратник, и, может, истопник, и кто еще, сразу на ум не придет... Небольшое число прислуги — был еще один признак того, что дела у хозяйки дома ныне идут не блестяще.
Колокол все еще гудел. Чтобы не привлекать к себе особого внимания, Аполлон приглушил колокол рукой. Прочитал на нем надпись. Это была рында со шведского брига «UPSALA», по всей вероятности, потопленного в одном из морских сражений прошлого века...
Первая ночь в доме показалась Аполлону жутковатой. Он был один на чердаке. Изменилась погода, со стороны моря налетел сильный ветер. Под ударами его где-то гудело кровельное железо, слышались всякие шорохи, постанывали, поскрипывали стропила и дрожали стекла в окне.
Аполлон долго ворочался с боку на бок и не мог уснуть.
Ветер заунывно завывал в трубе. В его вое чудились Аполлону какие-то разговоры, крики, смех женщины и плач ребенка — девочки. А может, эти звуки и не чудились вовсе, может, жильцы дома еще не легли: где-то ссорились супруги, пышнотелая кокетка принимала кавалера, заболела чья-то девочка, у нее случился жар... Или это были те звуки, что запомнил дом. Очень старый дом...
Он поскрипывает, повздыхивает — оживает в непогоду. Ветер мечет в окно струи дождя... И никак не уснуть; лезут в голову разные мысли... Дом... Дом... Петербург строился на болотах, на месте шведской крепости. Когда строился, было много жертв. Разве не правда, что многие города мира стоят на костях?.. Дом... В непогоду оживают голоса минувшего... Этот смех молодой женщины! Он тревожит; есть что-то дьявольское в нем... Может, это смеется несчастная Анна? Раскачивается на крюке... Глаза выпученные, белки сверкают, а лицо багрово-синее...
Аполлон покосился в темноту, в то место, где торчал в потолке крюк. Но ничего не увидел, поскольку в комнате было совершенно темно — во дворе не стояли фонари, а если бы и стояли, то свет от горящих промасленных фитилей вряд ли достиг бы чердачного окна. У Аполлона был порыв зажечь свечку, но он вспомнил, что у него нет свечки, а лампу ему не оставили.
Аполлон долго еще слушал звуки, утомленное воображение рисовало ему неправдоподобные феерические образы; потом, должно быть, ветер переменился, и звуки стихли. Образы, навеянные фантазией, незаметно преобразились в образы сна...
... А под утро будто кто-то толкнул Аполлона в плечо. Он открыл глаза и не сразу сообразил, где же находится. Светало — слегка алел восток. Гудело за стеной — в трубе. Верно, истопник протапливал печи. В полумраке на потолке мрачно чернел крюк...