Петька из вдовьего дома - страница 24
Удары большого колокола отбили число прочитанных евангелий. И Петька с тоской убеждается, что не дошли еще и до половины. Утомление настолько сильно, что торжественное настроение бесследно исчезает, и все более и более растут нетерпение и скука. Петька с завистью смотрит на Ваньку Рязанова[43], который совсем не скучает. Ванька дергает за косы девушек, вкатывает им в волосы шарики из мягкого воска и капает горящей свечой на их платье. Он то и дело ныряет с места на место, не обращая внимания на шипение и толчки прихожан.
Федька Черемушкин нарочито усердно крестится и низко кланяется, прожигая при этом свечой одежду впереди стоящих. Когда черный цвет материи жертвы становится коричневым, он переходит на другое место, снова усердно молится и снова воровато подпаливает кому-нибудь спину. Петька, тяжело вздыхая, упорно стоит на месте, хотя ноги уже онемели от усталости. Но он привык к тому, «чтобы все было без обману», и потому не идет даже на церковный двор, где для развлечения можно немного подраться.
Попами Петька особенно недоволен: «Надо им сразу читать двенадцать евангелий? Тянут как кобылу за хвост. И чего они по сто раз повторяют: «Господи! Господи!» Ну сказали раз, и будет. Чай, бог-то не глупый! Он, может, спать лег али ужинает, а тут как под руку костят! Собака и обозлится, ежели ее сто раз кликнуть!»
Петька представляет себе, как попы по всем церквам кричат: «Господи! Господи!», и ему становится жалко несчастного бога.
Служба кажется бесконечной.
Но вот колокол торжественно бьет двенадцать раз, служба подошла к концу, и толпа радостно зашевелилась. Попы и дьячки еще что-то поют, но их уже никто не слушает, — все спешат поскорее выбраться на волю. Тяжелая повинность богу отбыта.
На улице шумно, весело.
Все стараются донести до дому зажженные в церкви свечи, которые озорные мальчишки тушат.
Ванька Рязанов хохочет от восторга:
— Я на одну свечку кы-ых дыхнул! Дык у барышни аж глаза вылезли от злости. Я, говорит, тебе, чертенок, все уши оборву! А я ей: «Ты не злись! Каяться приходила! Ругаться грех!» Зашипела и отвернулась. Крестится, а у самой со злости вся рожа перекосилась.
— А я четыре пальта прожег! — гордится Черемушкин. — На одном даже дырка сделалась…
— Поймают! Дадут тебе дырку! — с некоторой долей восхищения говорит Петька.
— Ничего не дадут! Я скажу: «Рази я нарошно! Прости, ради Христа!»
Трое приятелей дружно хохочут.
— А ведь грех! — подзадоривает Петька.
— Знамо, грех! — подтверждает Ванька. — Да ведь мы покаемся! Бог простит!
— Бог-то простит, а вот как отец узнает. Выпорет!
— Мой-то отец? Он никогда не порет! Только хохотать будет!
— А если нажалуются?
Ванька смеется:
— Жаловались! Отец как зачнет кричать: «Голову оторву, своими руками задушу! Зарежу!» А когда уйдут, схватится за брюхо и ржет. А ты говоришь, выпорет! Он у меня веселый! Когда на заводе Васька Пузырь напился и заснул, он стащил с него штаны и выкрасил ему задницу суриком. Дык весь завод чуть не помер со смеху.
— Суриком? Красной краской? — задыхаясь от смеха, переспрашивает Петька.
— Знамо, красной! А то какой же сурик бывает! А ты говоришь, выпорет. Он и матери не дает меня пороть. Что ни чудней сделаешь, то сильней хохочет. Скажет только: «Не балуй, дурак, а то мне за тебя отвечать придется», а потом еще пуще хохочет.
— Тебе везет! — говорит Петька со вздохом. — А меня чуть что и пороть…
Приятели расходятся в разные стороны. По дороге к дому Петька думает о «веселых отцах»: «Вон сосед, Андрей Васильевич, тоже веселый и тоже детей не порет. И отчего это отцы порют редко, а матери — то и дело? Дуры они, бабы! Злющие. Наша Ольга тоже такая! Мне уроки учить, а она — пол мети. Ясное дело, дура! А дразниться ловка! — с восхищением вспоминает Петька. — Такая злость берет, инда искусал бы зубами! Кабы я так умел! Про баб и в писании сказано: волос долог, а ум короток. А вот у Зои Владимировны тоже косы, а умная. Из всех только она и есть умная», — заканчивает нить своих размышлений Петька, когда замечает, что свеча давно потухла и, значит, он опять не сумел донести ее горящей до дому.