Петр Ильич Чайковский. Патетическая симфония - страница 11

— Какая безграничная несправедливость! — запротестовал агент не без удовольствия.

Петр Ильич захлопнул за собой дверь и запер ее изнутри. Было слышно, как Нойгебауэр еще некоторое время возился с ручкой двери, дергал за нее, нажимал на нее, жалобным шепотом выражая свое недовольство, как навязчивый, но безобидный зверь.

Чайковский остановился посреди комнаты. Несколько секунд он стоял неподвижно с закрытыми глазами. «Нужно затемнить комнату, — подумал он. — Да, я задерну шторы. Я сяду в это кресло и буду неподвижно сидеть. Вот я закрываю глаза и думаю о близких мне людях, которых у меня осталось так немного. Должен же этот день когда-нибудь кончиться. А завтра я уеду в Лейпциг, и это будет по крайней мере переменой места. Хотя меня и туда, наверное, заманили только для того, чтобы сделать из меня посмешище, но хуже, чем здесь, там просто быть не может. Господи, какой ужас, какой ужас! О великий, строгий и недосягаемый Бог, в которого я верю, как ужасен Твой замысел! Почему мне приходится терпеть такие мучения? Только чтобы переложить их на музыку? А глядишь, еще и музыки-то хорошей не получится… Вот я посижу неподвижно, и все пройдет».

— На этот поезд он, похоже, не успел! — сказал один из четверых встречающих, стоявших на перроне. С берлинского скоростного поезда сходили последние пассажиры. Чайковского, которого пришли встречать, среди них не было.

— Не может быть, — сказал самый молодой из них, которого звали Александр Зилоти. В то время как остальные трое в своих меховых шубах казались бесформенными, он в темном узком пальто выглядел по-юношески стройным. Слегка откинув назад голову и рупором сложив ладони у рта, он неожиданно закричал:

— Петр Ильич, Петр Ильич! Где же вы? — И в голосе его было что-то звонкое, задорное и манящее.

Петр Ильич как будто только этого и ждал: секунду спустя в дверях вагона первого класса показалась его высокорослая, широкоплечая, слегка ссутулившаяся фигура с поднятым меховым воротником, в меховой шапке, надвинутой на побагровевший лоб, с сигаретой в зубах. В одной руке он держал открытую книгу, в другой — сумку. Он беспокойно и затравленно оглядывался.

— Да-да! Что такое? — повторял он как-то бессмысленно, отыскивая глазами и не находя ожидающих его на перроне друзей.

— Петр Ильич! Вы собираетесь сходить с поезда? — крикнул молодой Зилоти своим красивым звонким голосом. Наконец Чайковский, подобно слепому, потерянно озирающийся по сторонам, разглядел его.

— Ах, это вы, Зилоти! — Он замахал рукой, и лицо его расплылось в улыбке. — Да… Я тут со своими чемоданами не могу справиться… У меня такое несметное количество чемоданов…

Зилоти заспешил к нему, и походка его была такой же энергичной и легкой, как и его голос.

— Дорогой мой Зилоти! — приветствовал его Чайковский, которого душили слезы. — Как хорошо, что вы пришли! — Они пожали друг другу руки. — Я так безобразно неловок! — смеялся Петр Ильич, оправдываясь. — Я не привык путешествовать без посторонней помощи. При мне же всегда был мой старый добрый Алексей… — Он взял Зилоти под руку, и они вместе удалились в глубь вагона. В это время один из оставшихся встречающих подозвал носильщика.

Радость встречи была велика. Петр Ильич обнял своего старого друга скрипача Бродского и долго пожимал обе руки пианисту Артуру Фридхайму. Четвертый господин, с козлиной бородкой и в пенсне, которое постоянно съезжало на кончик его крупного носа, представился сам.

— Меня зовут Краузе, — с энтузиазмом произнес он. — Мартин Краузе, музыкальный критик газеты «Лейпцигер тагеблатт» и большой поклонник вашей музыки. Добро пожаловать в Лейпциг! — выкрикнул он с неожиданной торжественностью, встав в позу, как будто представляя официальную делегацию с духовым оркестром и флагами. С небольшим торжественным поклоном, напоминающим поклон фокусника, который, ко всеобщему удивлению, достает из собственного уха голубя или бутылку красного вина, он преподнес Чайковскому огромный букет роз, который он все это время ловко прятал за спиной.

— Ой, розы, как прекрасно, — сказал Петр Ильич растроганно, — и это в разгар зимы! — Он хотел принять букет, но обе руки его были заняты. Сначала ему пришлось поставить на землю чемодан, потом ему стала мешать сигарета, и он ее просто выплюнул, а Зилоти учтиво погасил ее носком ботинка.