Петр Великий и царевич Алексей - страница 10

Не ранее августа воротился царевич в Петербург и зажил с женою в особом дворце, построенном для них у Скорбященской церкви на левом берегу Невы, по соседству с домами царевны Натальи Алексеевны и царицы Марии Матвеевны (вдовы царя Федора Алексеевича).

Первое время своего петербургского сожительства с мужем принцесса писала родным, что он очень ее любит, а она отвечает ему тем же и что он выходит из себя, когда ей причиняют хотя бы малейшую неприятность. А неприятности сделались нередки, во-первых, со стороны его соседки и тетки Натальи Алексеевны, а во-вторых, со стороны самой царицы Екатерины. Последняя с неудовольствием узнала о беременности принцессы: при своих частых родах она страшилась за своих детей, когда их участь впоследствии окажется в руках Алексея и его супруги, которых теперь держали почти что в черном теле. Так, скромные суммы, ассигнованные на их содержание, задерживались или выдавались не сполна, а потому они терпели постоянно нужду в деньгах. Царевич Ихмел в своем личном владении некоторое количество сел, деревень и земельных угодий, сам занимался хозяйством и требовал точных отчетов от управителей своих имений, однако доходов с них не хватало на покрытие расходов. Выходя замуж, Шарлотта с согласия Алексея отказалась в пользу матери от части своего скромного приданого (простиравшегося до 20 000 талеров). Но теперь, когда она напоминала ему об этом согласии, он не хотел о нем помнить. На почве сих материальных расчетов между супругами возникли неизбежные пререкания. А между тем немалые средства требовались на содержание их двора. При Алексее по-прежнему состояли его бывшие воспитатели барон Гизен и Никифор Вяземский, а затем порядочное количество камердинеров и служителей, каковы Богданов, Афанасьев, Эверлаков, Носов и др. Гораздо пышнее и многочисленнее был придворный штат его супруги Шарлотты, и притом штат чисто немецкий, устроенный по германским образцам. Во главе дамского отделения находились принцесса Ост-Фрисландская и гофмейстриса де Сантилер, а во главе мужского — камердинер Биберштейн, к тому же штату причислялся пользовавшийся наибольшим доверием принцессы гофмейстер барон Левенвольд, далее следовали несколько камер-юнкеров, два немецких врача, секретарь Кильвер и лютеранский пастор Миллер.

Само собою разумеется, немецкий и лютеранский характер престолонаследницы и ее придворного штата отнюдь не были приятны русскому народу и прежде всего самому Алексею Петровичу. Отношения между супругами становились все холоднее, взаимные упреки и ссоры все чаще. Шарлотта жаловалась на терпимые ею огорчения (по-видимому, в особенности от Натальи Алексеевны, Екатерины и Меншикова) и требовала, чтобы муж шел к своей тетке Наталье для объяснений. Тот отказывался. А когда она упрекала его тем, что в Германии ни один сапожник и портной никому не позволит дурно обращаться с его женою, и напоминала ему данные обещания и клятвы, царевич отрицался от них, говоря, что она находится теперь в России и если недовольна тем, что имеет, то пусть убирается назад, в свою Германию. Принцесса в это время писала матери, что более не может скрывать истинный характер своего мужа и что она очень несчастна.

Взаимные отношения еще более обострились усилившейся привычкой царевича к вину, вследствие чего происходили крайне печальные сцены. Так, однажды он воротился из гостей совсем пьяный и отправился на половину жены. От нее вскоре пришел к себе в спальню и гневно стал говорить своему камердинеру Ивану Большому Афанасьеву: «Вот Гаврила Иванов (Головкин) с детьми своими жену мне на шею чертовку навязали, как к ней ни приду, все сердитует и не хочет со мною говорить; разве умру, то ему не отплачу, а сыну его Александру и Трубецкому быть на коле, они к батюшке писали, чтобы на ней жениться». Слуга заметил, что худо, если узнают о таких его неосторожных словах, и не только они, пожалуй, и другие перестанут к нему ездить.

«Плюну на них, — молвил на это царевич, — мне бы здорова была чернь. Когда будет время без батюшки, тогда я шепну архиереям, архиереи приходским священникам, а те прихожанам» и т. д. Слуга смутился, слыша такие опасные речи, и молчал, царевич посмотрел на него и пошел молиться в крестовую или образную комнату. А поутру призвал Афанасьева, спрашивал о себе, не говорил ли вчера напрасных слов, узнав, что говорил, тужил о том и просил слугу никому этих слов не передавать.