Петр Великий и царевич Алексей - страница 18

В 1715 году скончалась любимая сестра Петра Наталья Алексеевна. Есть известие, что перед смертью она говорила Алексею о своих ходатайствах за него перед царем, но что впредь он уже сам должен о себе промышлять и лучше всего, если отдаст себя под покровительство германского императора. После того в кружке лиц, преданных царевичу, эта мысль продолжала работать. В отсутствие царя сестра его Марья Алексеевна, сочувствовавшая своему племяннику, отправилась лечиться в Карлсбад. В ее свите находился Александр Кикин, он обещал царевичу поискать для него верное убежище в чужих краях, и эти искания сосредоточились около того же венского двора.

Царевичу недоставало только предлога для задуманного выезда за границу. И вот сам Петр дает ему этот предлог.

Прошло около семи месяцев со времени второго грозного послания к сыну; казалось, что, отвлеченный своим вторым путешествием и важными политическими заботами, отец забыл о своих требованиях. Но очевидно, какая-то близкая особа не допускала подобного забвения. В конце августа 1716 года Петр вдруг из Копенгагена шлет в Петербург гонца с третьим грозным посланием. Он пишет, что напрасно семь месяцев ждал от сына «резолюции на известное дело», вместо которой тот пишет только о здоровье. А потому пусть или немедленно пострижется в монахи, или не мешкая приезжает к отцу, чтобы принять участие в военных делах. И то и другое решение представлялось царевичу гибельным, а так как план бегства уже созрел, то он поспешил воспользоваться отцовским вызовом и быстро собрался в дорогу, о чем известил князя Меншикова. Последний полюбопытствовал о его намерении относительно Евфросиньи. Алексей ответил, что возьмет ее только до Риги, откуда отпустит в Петербург. «Возьми ее с собою», — сказал Меншиков. Конечно, царевич лгал в том, что берет возлюбленную только до Риги. Но и Меншиков, советующий или, точнее, позволяющий с нею не расставаться, тем самым намекает на существование какого-то плана, каких-то коварно расставленных сетей, в которых Алексей должен был неминуемо запутаться, — все равно, поедет ли он к отцу или убежит. Не так были просты Екатерина и Меншиков, чтобы им не приходил в голову соблазн для Алексея воспользоваться удобным случаем для бегства. А раз он им воспользуется, то судьба его как государственного преступника определялась заранее и наследование им престола навсегда устранялось. Возможно, что назревшая заранее мысль о бегстве не осталась неизвестной близко наблюдавшему за ним светлейшему князю Меншикову.

Перед отъездом Алексей побывал в сенате, чтобы проститься с сенаторами. Среди них была партия, неприязненная светлейшему, с князем Долгоруким и Голицыными во главе, а потому благосклонная опальному царевичу. Но до какой степени вельможи боялись явно обнаружить свои чувства, показывает пример известного правдолюбца князя Якова Долгорукого. Он и прежде просил Алексея не посещать его, потому что за сими посещениями надзирают. А теперь, при прощанье в сенате, когда царевич стал на ухо говорить Якову Федоровичу, чтобы не оставлял его, тот обещал, но попросил прекратить сей разговор, так как «другие-де смотрят на нас».

Алексей постарался возможно более запастись на дальнюю дорогу денежными суммами. Между прочим, Меншиков дал ему 1000 червонцев, сенат ассигновал 2000 рублей, да проездом в Риге он занял у обер-комиссара Исаева 5000 червонцев и на 2000 рублей мелочи. Свой замысел он, по-видимому, тщательно скрывал и только камердинеру Ивану Большому Афанасьеву открылся, что едет не к отцу, а в Вену к цесарю или в Рим. Кроме Евфросиньи он взял с собою ее брата Ивана Федорова и не более трех служителей, Носова, Судакова и Меера. Довольный и полный надежд, он выехал из Петербурга 26 сентября 1716 года. По дороге между Ригою и Либавою царевич встретил свою тетку царевну Марью Алексеевну, которая возвращалась из Карлсбада, и долго с нею беседовал. Тетка пожурила его за то, что он почти забыл о своей матери и даже не писал ей, конечно боясь отца, а насчет сего последнего сообщила какие-то пророчества о его будущем примирении с первой женой и предстоявшем запустении Петербурга, причем неодобрительно отозвалась о Екатерине Алексеевне. Следом за царевной ехал Александр Кикин, царевич увиделся с ним в Либаве. Последний сообщил, что нашел ему убежище при посредстве русского резидента в Вене Абрама Веселовского; по докладу вице-канцлера Шенборна цесарь обещал принять царевича как свояка по жене и даже назначить ему содержание, вероятно, тысячи три гульденов в месяц. Алексей Петрович проехал Данциг, а затем вдруг свернул с прямого пути в Данию и тайком направился на Франкфурт-на-Одере, оттуда на Бреславль, потом на чешскую Прагу и, наконец, на Вену, стараясь по возможности заметать следы и выдавая себя на почтовых станциях и в гостиницах то за русского подполковника Коханского с женою и служителями, то за польского кавалера Кремеиецкого.