Петрос идет по городу - страница 5

Он открыл глаза. Возле его кровати стояли мама и Антигона, в новом переднике, с двумя голубыми бантами в волосах, на одинаковом расстоянии от пробора. Петрос тотчас сел в постели. Он, по-видимому, проспал и опаздывает в школу. Но шум и гул он слышал теперь наяву, и мама казалась какой-то напуганной.

— Вставай, одевайся, — сказала она. — Началась война. Разве ты не слышишь сирен?

— Пойду к бакалейщику. Если зайдет дядя Ангелос, скажите ему, что я скоро вернусь.

Папа надел шляпу.

— А я, пожалуй, загляну к Кондояннису.

Дедушка тоже смотрел на улицу из другого окна и бормотал:

— Я же говорил еще вчера… Все время некстати шли у меня короли и портили дело. Пасьянс ни разу не вышел.

С улицы доносились песни и марши. Проезжали грузовики, полные солдат, которые, подбрасывая вверх пилотки, кричали:

— Охи![2] Нет — итальянцам, посмевшим нагло вторгнуться в Грецию!

— Ты свалишься. — Петрос потянул за жакет Антигону, которая, свесившись из окна, посылала воздушные поцелуи солдатам, распевавшим теперь «Средь безвестных селений гордолин», песню, знакомую Петросу еще по школе.

В действительности следовало петь: «Средь безвестных доселе гор, долин победоносно проходит войско». Но Петрос, как и все в классе, до прошлого года пел: «Средь безвестных селений гордолин», считая, что так надо. Какая-то армия — конечно, греческая — победила гордолин, в представлении Петроса и остальных ребят, какой-то народ вроде мирмидонян[3]. И хотя в конце прошлого года у них появился новый учитель пения, записавший слова на доске, ребятам был понятнее собственный вариант, а «Средь безвестных доселе…» им ни о чем не говорило. Итак, солдаты сейчас пели, и Петрос представлял себе, как они, обнажив сабли, бросятся на варваров гордолин и изрубят их.

— Мы, греки, побеждали во всех войнах. Правда, дедушка?

Дедушка не отвечал, стараясь среди военных отыскать дядю Ангелоса.

— У дяди будет звездочка на погонах, так ведь, дедушка?

— Привет героям! — вопила Антигона и бросала полузавядшие маргаритки, стоявшие в вазе на подоконнике, солдатам, которые шли и шли.

Петрос думал раньше, что война — это бесконечный кошмар. Но все оказалось иначе и скорей напоминало праздник, хотя время от времени и выли сирены. Он вполне мог радоваться. И радость от того, что не надо сегодня идти в школу, не оставляла его.

— Посмотри на госпожу Леве́нди, — подтолкнула его Антигона.

Госпожа Левенди, толстуха, с крашеными рыжими волосами, жившая на первом этаже, тащила две огромные сумки.

— Добрый день, госпожа Левенди! — крикнули они ей хором из окна.

Но та даже не повернула головы в их сторону и поспешно скрылась в подъезде.

Мама вернулась от бакалейщика с пустыми руками. В лавке, сказала она, уйма народу, а она не могла стоять в очереди, потому что боялась упустить дядю Ангелоса, который, наверно, после явки на призывной пункт забежит к ним.

— Возможно, он не успеет даже проститься с нами, — всполошилась вдруг мама.

Пришел и папа из конторы «Сливочное, оливковое масло. Г. Кондояннис».

— Контора закрыта. Там нет ни души, — сказал папа так огорченно, что Петрос удивился: чего ему расстраиваться, если и у него тоже вместо понедельника воскресенье?

Петрос хотел побежать на улицу, куда его звал Сотирис, но отец не пустил.

— Мы не знаем, — сказал папа, — что может произойти сегодня. И потом, с минуты на минуту должен прийти попрощаться с нами дядя Ангелос.

Антигоне надоело смотреть в окно, и она стала примерять перед зеркалом белый платок, прикрепляя его заколками к волосам.

— Мама, с какого возраста берут добровольцев в медицинские сестры?

Мама ничего не ответила; сидя на полу, она рылась в нижних ящиках буфета. Вытаскивала бумажные мешочки, раскрыв их, заглядывала внутрь и опять прятала в буфет. Из взрослых она нервничала больше всех. Может быть, потому что для нее никогда не было праздников. Всегда, и в воскресенье и на рождество, у нее находилась масса работы. И даже теперь, во время войны.