Петрос идет по городу - страница 7
Петрос вернулся домой совершенно охрипший от пения. Уже был вечер, но его забыли побранить.
И все-таки как бы то ни было многое изменилось с началом войны. Петрос, взбудораженный нахлынувшими событиями, совершенно забыл о Тодоросе, и бедняга, наверно, страдал от голода, не имея ни малейшего представления о том, что он стал свидетелем незабываемого исторического момента — начала войны греков с муссолинщиками, так Сотирис называл итальянцев. На следующий день рано утром Петрос пошел покормить черепаху. В коридоре, ведущем к чуланам, стоял хозяин дома и разговаривал с каким-то усатым коротышкой.
— Я не берусь за такую работу, — сказал коротышка с усиками.
— А куда спрячутся люди во время бомбежки? — спросил хозяин. — Меня обязывают сделать бомбоубежище.
Значит, из чуланов сделают убежище, решил Петрос и стал придумывать разные доводы, которые убедили бы Антигону взять Тодороса в детскую.
— Надежней будет использовать террасу, а то, если бомба попадет в дом, люди погибнут под грудой обломков, — заверил коротышка.
Чуланы так и не приспособили под убежище, и во время дневных воздушных налетов все жители дома — кроме дедушки Петроса и бабушки Сотириса, которые не могли подняться по наружной винтовой лестнице, — забирались на террасу и надевали на головы кастрюли, чтобы уберечься от осколков зенитных снарядов. Если бомбили ночью, никто не вставал с постели. Петрос только закрывался с головой одеялом. Люди не впадали в панику, хотя во время бомбардировки Пирейского порта все вокруг сотрясалось. Стекла дрожали, но не бились, так как окна были заклеены полосками белой бумаги. Сотирис даже предлагал соревноваться, у кого получится узор красивей. Все считали, что Афины не будут сильно бомбить. Так говорила и госпожа Левенди, слышавшая это через несколько дней после начала войны от англичанина Ма́йкла, жениха своей дочери Ле́лы.
Однажды у подъезда остановилось такси, и из него вышла Лела с английским офицером, у которого физиономия была такой же красной, как крашеные волосы госпожи Левенди. Он вел на поводке собаку, немецкую овчарку — позже Петрос подружился с ней — по кличке Шторм. У Антигоны вызвал зависть новый костюм Лелы, у Петроса — собака, а у мамы — огромная картонная коробка, которую англичанин вытащил из багажника.
— Говорят, английским офицерам каждую неделю выдают столько продуктов, что они могут прокормить две семьи, — сказала с горечью мама.
Последнее время она была постоянно озабочена и расстроена, словно ее и не радовали большие победы на фронте. Например, падение Тепеле́ны. Даже дедушка вышел в тот день с флажком на балкон и пел песни, коронные номера Великой Антигоны, вдохновлявшие солдат в прошлую войну.
— Мама, взяли Тепелены! — закричал Петрос.
— Знаю, не ори, — прозвучало в ответ.
Петрос не понимал, почему мама не радуется. Словно она не гречанка. Столько побед, столько славы! Ах, когда же наконец приедет дядя Ангелос и расскажет обо всем? Рита и Антигона с утра до вечера вязали носки для армии и называли солдат «наши герои». Дедушка говорил «наши храбрецы». И даже папа, всегда отличавшийся сдержанностью и молчаливостью, — особенно с тех пор, как он лишился основной работы и проводил дома целые дни, потому что господин Кондояннис, по его словам, временно, «в связи с создавшейся обстановкой», закрыл свою контору, — и даже папа, оставив свои карточки, переставлял флажки на карте, висевшей на стене, отмечая города, занятые греческой армией.
Только мама, ко всеобщему удивлению, не интересовалась военными успехами. Во всем она видела плохое и даже открытки, которые присылал дядя Ангелос, толковала по-своему, не так, как остальные в семье. В последней, отправленной откуда-то с фронта, было написано: «Судя по вашим письмам, в Афинах солнечная погода, а здесь холод и снег… У меня болит большой палец на ноге…»
Этот большой палец вызвал за обедом много споров.
— Ему малы ботинки, вот в чем дело, — сказал дедушка.
— Говорю вам, он обморозился, — утверждала мама каким-то новым, страдальческим голосом.