Пейзаж с ароматом ментола - страница 19

Мой поступок был продиктован не минутным настроени­ем, а весьма важными причинами, о чем пойдет речь несколь­ко позже.

С момента, когда я поставил точку в предыдущем пред­ложении, миновало, по некоторым признакам, не менее че­тырех дней. Часы ведут себя все более странно, а идти к киоску, чтобы купить газету и узнать, какой сегодня день, мне совсем неохота. Таких длительных путешествий у нас прежде не случалось. Не исключено, что мне нужно спешить и, не очень заботясь о стиле и последовательности, сосредо­точиться на главном.

Главное — путешествия.

Путешествия с нею, ставшие смыслом и содержанием моего бытия.

В ночь после разрыва с Наташей, когда я понял, что не хочу связывать разорванное время, мы возвращались из Вильнюса через Нарочь, где дорога повторяет причудливую конфигурацию побережья. Она была за рулем и, увидев стаю лебедей, свернула с шоссе. Мы разостлали у тихой вечерней воды скатерть, которой суждено было превратиться в про­стыню. Белые птицы удивленно вытягивали шеи и остались моим последним видением перед сильнейшим всплеском наслаждения, которое неподвластно всем четырем измерени­ям.

Во вторую из тех, первых ночей мы попали на Полесье. Извилистая быстрая река, чьи берега проплывали мимо на­шей моторки, вероятно, называлась Горынью: над водой, как обычно в тех местах, сидели с удочками женщины, а в при­брежном тростнике я поймал маленькую, с пятикопеечную монету, болотную черепашку.

Время от времени мы ужинали в небольших ресторанчи­ках, открывшихся в последние годы в бывших городских подвалах. Помню мини-фонтан с золотыми рыбками-телескопами в одном из этих укромных местечек и миниатюр­ный пруд с парочкой раков в другом, где картина над уют­но-трескучим камином открывала перспективу готических шпилей древнего города. Домой возвращались пешком либо останавливали такси, и первое прикосновение Ее руки на заднем сиденье уже обещало, уже было вестью...

И тот зимний вечер посреди бескрайней белой равнины, над которой разъяренный ветер гнал параллельно земле ред­кие, наостренные, как иголки, снежинки... А потом — неж­данной радостью — большая крестьянская хата, натоплен­ная печь и перина на горячей лежанке.

Состояние, когда по утрам я чувствовал себя больным, удравшим после наркоза от докторов, уже не повторялось. Я просыпался с разлитой по телу сладкой легкостью, и по венам бежали не лейкоциты и эритроциты, а переливалась субстанция с зашифрованной формулой эликсира молодости. Я чувствовал себя беззаботно, как в детстве, когда все мы еще бессмертны.

А потом она исчезла, сделав пустой вначале одну мою ночь, затем — вторую и третью. В конце недели сердце защемило от такой нечеловеческой тоски, что я вслух просил Ее вер­нуться, а выходя из квартиры, оставлял записки с одним только словом "Приди!" и беспрерывно ставил на проигры­ватель пластинку с прелюдом № 15.

Тогда я и избавился от Наташиного шлафрока.

Не думаю, что столь незначительное событие имело боль­шое значение. Вероятнее всего, настоящую причину Ее от­сутствия я никогда не узнаю. Но — Она вернулась.

Она вернулась ко мне, и с того самого времени утренние пробуждения утратили прозрачную детскую беззаботность.

Однако я должен успеть побольше сказать о путешествиях, чьи маршруты, сюжеты и продолжительность изо дня в день менялись, переходя в новое качество.

Все наши странствия перечислить, конечно, невозможно. Выберу несколько, тем более, о некоторых не могу сказать ничего определенного, за исключением того, что нас зано­сило неимоверно далеко от городов, обозначенных на моей настенной карге, и вообще от цивилизации.

Однажды она спала на моем плече в "Боинге", перед ко­торым вырастал из океана фантасмагорический айсберг Грен­ландии. Смуглый стюард принес плед, и я шепотом попро­сил его самого закутать мою спутницу, потому что боялся, шевельнувшись, разбудить ее.

В другой раз я ждал Ее в пустом баре с дюжиной высо­ких круглых стульев. Ее долго не было, и я почему-то со­гласился потанцевать с чернокожей барменшей в глубоко декольтированном джинсовом платье. Вдруг щеки моей парт­нерши из черных сделались пепельно-серыми, и, повернув­шись в танце к двери, я увидел в солнечном проеме Ее. В руке она держала наведенный на нас дамский пистолет. По­том мы пили из высоких кружек светлое пиво, а белый пи­столетик лежал на стойке рядом с зажигалкой и пачкой мен­толовых сигарет. Она уселась мне на колени и сказала, что хочет любить меня прямо вот тут, на глазах у черной совра­тительницы.