ПГТ - страница 4

стр.


– Спасибо, – искренне поблагодарил я и галстук снял. У Светы безупречный вкус. Она знает, что говорит.



Нельзя сказать, что жена меня не ревнует вообще. Еще совсем недавно ревность ее кипела и бурлила. Иногда по делу, чаще – нет. Однажды Светлана врезала мне по голове вторым томом Большой Советской Энциклопедии. Было больно и обидно, потому как именно в тот раз я был чист, аки свежевымытый помидор.


– Во сколько будешь? – спросила Света.


– «Не жди меня, я скоро не приеду», – пропел я и попытался чмокнуть ее куда-нибудь, куда попаду. Она уклонилась и посмотрела на меня требовательно-выжидающе. – Да с клиентом я встречаюсь, с клиентом. В ресторане. В «Загребе». Не позже одиннадцати буду.


– Смотри у меня! – строго сказала жена, так до конца и не поверив в эту версию.


– Буду смотреть! – пообещал я и рысцой кинулся к дверям, потому как уже серьезно опаздывал.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Я и архивная пыль

А пока я иду, вернее, бегу, в сторону ресторана, есть несколько минут, чтобы, познакомить вас со мной. Или меня с вами.


Зовусь я Олег Языков. Отчество – Григорьевич. И, хотя загадочный Владислав Всеволодович называл меня по отчеству, за что ему отдельное человеческое спасибо, так меня почти никто не зовет. Олег и Олег. Хотя сорок пять уж скоро. Но на этот возраст я себя точно не ощущаю, а именование по отчество на шаг приближает к гробовой доске. Так что побуду пока «Олегом».


Кстати, ударение в моей фамилии приходится на второй слог, вот так – Язы́ков. Сама же фамилия происходит от древнеславянского «язы́ки» – «народы». А не от какого-то там банального «языка», который надо держать за зубами.


Закончил я исторический факультет питерского университета. Случилось это прогремевшее в узких кругах событие в «лихие девяностые». Сразу по защите мною диплома друзья моего папы спросили у него: «А кем твой сын может теперь работать?». Папа мой, человек прямой, широких взглядов, ответил: «Да кем угодно. Хоть дворником, хоть продавцом шавермы».


Собственно, он оказался прав, и пару лет после окончания универа подобными вещами я и занимался. Альтернативой маячила работа учителем истории в школе. Но вот это – совсем не мое. Детей я люблю, но в небольших количествах и на относительно большом расстоянии. Когда их много, и они слишком близко, я теряю адекватность, самоконтроль и начинаю задаривать их подарками, как Санта-Клаус. Шутка. На самом деле, просто раздражаюсь. Да, такой вот я киндерофоб.


Даже с сыном Кирюхой у меня начало получаться хоть какое-то общение, когда ему стукнуло десять или одиннадцать. Не могу сказать, что мне с ним ах, как интересно, но бывает, что его детские, незамутненные жизненным опытом высказывания дают мне свежий взгляд на некоторые явления. Например, на его, Кирюхину, маму, и мою, соответственно, жену.


Промыкавшись пару лет на случайных заработках, я уже начал подумывать о смене профессии, только было не очень ясно, чем, собственно, заняться. В стране были востребованы банкиры и бандиты. По правде говоря, разница между ними была довольно эфемерной. Ни для того, ни для другого занятия я не годился категорически. Банкиры должны уметь считать, а бандиты – бить людей по лицу. Оба этих занятия всегда получались у меня из рук вон плохо. Такой вот я бесталанный. По математике у меня была твердая, как орех Кракатук, тройка, а то единственное занятие по боксу, которое я посетил в пятом классе, навсегда оставило в моем организме память в виде искривленной носовой перегородки.


Когда я почти отчаялся и готовился посвятить шаверменому бизнесу весь остаток жизни, мне повезло. Папиного однокашника поставили руководить РГИА, и меня, естественно, быстренько пристроили под его крылышко. Работа в денежном плане, конечно, была не ахти, но зато она была. И при этом, что немаловажно, позволяла трудиться по специальности. В те времена это можно было считать подарком судьбы.


Российский государственный исторический архив – это, на секундочку, крупнейший архив Европы. Вот так вот: не хухры вам мухры. Шесть с половиной миллионов единиц хранения! Большая часть российской государственной истории с конца восемнадцатого века до начала века двадцатого хранится здесь.