Пи*ец, сказал отец - страница 20

— Никак не пойму, почему, когда у людей не встает, они идут за консультацией ко мне. Умей я это лечить, я бы сейчас ехал на «феррари». Со скоростью двести миль в час. Куда подальше от нашего дома.

— Опять ноешь, что все пойдут, а ты нет? Так сходи на бал вместо того, чтобы страдать дома… Ну так найди кого пригласить… Ну так почаще знакомься с девушками… Черт возьми, сын, я тебя больше расспрашивать не стану — тоска берет! Поступай как хочешь.

— Тренироваться никто не любит, но что труднее — тратить силы на тренировки или облажаться, потому что не тренировался?.. Ну ты даешь! «Тренироваться труднее!» Ни хрена подобного!

— Кой черт тебя понес в такую даль? Ты ж плавать не умеешь… Сын, ты хороший спортсмен, но я видел, что ты называешь плаванием. Мальчик-тормоз стоит на коленях и пытается давить муравьев — вот на что это похоже!

— Ну ты мастак, бля! В третий раз, бля! Знаешь, мне уже начинает казаться, что это соседи виноваты… Нет, я так не думаю. Виноват, конечно, ты, просто я никак не могу поверить, что от моих генов народился такой балбес.

— Ты мне только скажи, сколько денег я должен тебе дать, чтобы не ходить на матч, а лежать себе на диване.

— Не куплю, и не проси… Вот и хорошо, тогда ходи играть к друзьям. И заодно ешь с их стола и сри в их толчок.

— Давай потом договорим, новости начались… Послушай, если у тебя туберкулез, за полчаса он в следующую стадию не перейдет.

— Да, я купил ему подарок. У него вышел почечный камень. Человек, который родил через хер целый булыжник, заслуживает не просто дружеского кивка.

— Начнем с самого начала: у автомобиля пять передач. Это еще что за запах?.. Тогда начнем с начала, которое раньше всех начал: кто пердит в припаркованной машине, тот говнюк.

— Ни одна баба не даст мужику, который и сам бы себе не дал

За два года, к началу учебы в предпоследнем классе школы, я вырос на десять дюймов. В одночасье сделался шестифутовым верзилой.

— О, да ты уже на мужчину становишься похож. Местами, — сказал мне папа в день моего шестнадцатилетия, когда я уплетал говяжьи медальоны в «Рутс Крис стейкхаусе». Кстати, это папа выбрал мне блюдо.

Но стремительная акселерация сыграла со мной дурную шутку — руки и ноги плохо меня слушались. Я дергался, точно марионетка под управлением кукловода с ДЦП.

И все же один бонус появился: хоть я и спотыкался на ровном месте, но по бейсбольному мячу начал лупить сильно. Меня взяли питчером в школьную сборную, и в своей команде я лидировал по победам и страйкаутам.

В том году тренер нашей группы болельщиц решила — девочки должны стать настоящими патриотками команды. И заставила их ходить на все матчи по бейсболу. А школьный бейсбольный матч — все равно что студенческий кинофестиваль: не пойти — неудобно, поскольку участвуют твои друзья и приятели; устраиваешься в зале, два часа борешься с зевотой, потом говоришь другу комплименты и стараешься поскорее улизнуть. Излишне объяснять, что на трибунах болельщицы в основном убивали время — делали уроки или внимательно наблюдали, как растет газон. Но у моего папы — а он почти ни одного матча не пропускал — сложилось другое впечатление.

— Я заметил, какими глазами они на тебя смотрят, — сказал он по дороге домой.

Я попытался втолковать ему, что на меня они вообще не смотрят, а смотрят на часы, мысленно торопя время.

— Рассказывай! — пробурчал папа. И к моей радости оставил эту тему. Но как оказалось, ненадолго.

По воскресеньям папа обычно вставал рано и отправлялся в «Уинчеллс» за дюжиной пончиков — нам всем на завтрак. Половина (а именно шесть «крученок» в шоколадной глазури) предназначалась мне. Но одним воскресным утром, весной 1997-го, я не увидел на столе знакомой коробки.