Пиар добра или как просрать всё (Глава 2) - страница 3

Мне было грустно. Хотелось плакать. Меня утешали Иерофанты. Они всегда были добры ко мне. Поэтому я был к ним привязан. Мы, люди, всегда привязаны к тем, кто добр к нам. Поэтому я любил Иерофантов и так и не смог их прогнать. Хоть они меня и погубили.

А потом случилось вот что. Я увидел аиста. Сначала одного, потом второго. Это была пара белых аистов. Они летели куда-то, мимо меня, моего вагона, поезда и вокзала, мимо города моего детства, мимо моего детства, куда-то вдаль, в поля, расчерченные на цветные лоскутки.

Земля на юге с высоты птичьего полета выглядит как простой крестьянский ковер. Лоскутки разного цвета. Потому что земли на юге мало, а людей много. Поэтому землю люди делят на маленькие лоскутки. А растит на ней каждый что хочет. А хотят все разного, кто-то растит картошку, кто-то – виноград, кто-то - мак, поэтому земля с высоты птичьего полета похожа на ковер. Аисты летели, а я смотрел на них и завидовал им. Летать я не умел никогда. Но я летал. При помощи силы мысли. Да, я летал. Иначе откуда я знал, всегда знал, что мир с высоты птичьего полета выглядит как крестьянский ковер?

А потом я увидел свою бабушку.

Я бросил вещи в купе и выбежал в тамбур. Проводник поезда уже собирался закрыть вагон, но бабушка ему сказала:

Уходи.

Проводник не стал закрывать. Он весь как-то захрустел – внутри у него уже был сплошной лед. Поразмышляв несколько секунд над тем, что ему теперь делать, он принял решение: быстро убежал в свое купе, где закрылся и не выходил оттуда до самой Винницы, и никому не дал возможности получить подстаканники.

Потом бабушка сказала:

Ш-ш.

Тогда поезд вдруг повторил за бабушкой, только громче: ш-ш-ш, и остановился. Забегали, выкрикивая названия половых органов, проводники других вагонов. Образовалась минута вне расписания.

В эту минуту бабушка смотрела на меня. Потом сказала:

Кушай хорошо там.

Я ответил:

Ладно.

Бабушка сказала:

Кто будет рад тебе - там - тем не верь. Пропадешь. За грош пропадешь. Кушай хорошо.

Так сказала мне моя бабушка, а потом махнула рукой. И поезд поехал. У бабушки был очень сильный характер, поэтому она не плакала, рукой мне не махала, не просила писать. Она развернулась и ушла.

Я видел, как издали, совсем уже маленькие, они смотрели на меня. Моя бабушка и моя первая девушка.

В поезде мало что помню. Пил вино, как скот. Думал, что я герой, потому что могу полностью поменять свою жизнь, а это дано не каждому. Потом спал. Мне снились женщины Москвы. Они были потные, голые, морально надломленные мной. Все они принадлежали мне, как вещи.

Еще помню проводницу, ее звали Ляля, она была накрашена, как проводница сил ада. Она все время орала, у нее была грязно-белая завивка на голове, и мне казалось, что она искрится. Не знаю, почему. Было очень страшно. Ляля в кулаке держала весь вагон. Она орала на пассажиров:

Тихо мне тут чтоб было! Чисто мне тут чтоб было! В туалете не срать! Ебать всех по нотам!

Помню, что почему-то я вспоминал при этих словах Спивакова. Не знаю, почему.

Еще помню, что когда подъезжали к Москве, она кричала на какого-то старого еврея, сдавшего свое белье в слегка загрязненном виде:

Вы что на нем, корову трахали?

Немцы во время войны, кажется, не пугали его так, как эта мысль.

Когда уже показались подмосковные станции, с уютными сосновыми названиями, Ляля объявила мрачно:

Просыпаться всем! Пиздец. Москва.

Я стоял у окна. Я смотрел в окно. Рядом со мной стояла дама в годах, старая москвичка, теперь таких нет - вымерли.

Она сказала:

Бедный вы, молодой человек, вы теперь даже не знаете, куда прибываете. Разве раньше так раньше объявляли Москву?

А как? – спросил я.

Раньше командир состава говорил торжественно. По радио. Та-ва-ри-щи! Мы прибываем в столицу нашей Ро-ди-ны, город-герой – Ма-с-ква-а!

И женщина вздохнула.

Я старался почувствовать волнение. И у меня получилось.

Вообще, у меня есть такое свойство. Когда мне рассказывают про времена, от которых не осталось ничего, кроме желтых фотографий, я умею как-то в этих фотографиях оказаться. Я умею чувствовать то, что чувствовали тогда люди. Еще более удивительно, что мне это не трудно.