Пик Доротеи - страница 10

— Простите мне эту неожиданность, — сказал Меклер. — Я услышал ваш приход и воспользовался секретным коридором…

Позади него в стене виднелась маленькая дверь.

— Лео, вы о ней не знали?

Клауса поразила живость глаз дирижера, быстрота движений крепких коротковатых рук. Устремленный с горбинкою нос вытягивал лицо вперед, придавая ему выражение птичье. Поспешно вошла фрау Штольц и не без досады произнесла:

— А! Вы уже здесь!

— Да, Элиза, — сказал Меклер с насмешкой, словно ему удалось ее обхитрить, и примиряюще добавил: — Здесь все свои… И своих мы умеем угостить, не так ли, гнедиге фрау?

Через минуту гувернантка вкатила длинный двухэтажный столик с бутылками, графинами и закусками. Возведя глаза к потолку, она проговорила вслух молитву, как еще водится в почтенных фермерских семьях, и сказала торжественно: — Просим не церемониться!

Лео налил себе виски, Клаус читал этикетки на бутылках, Грегор изучал надписи на подарке Штеттера. Дамы начали с соков.

— Спасибо вам за эту встречу, дорогой Клаус, — сказал дирижер потеплевшим голосом. — Вы знаете, я вижу людей много и часто, слышу их голоса — но они лишь приветствуют мое умение… Любой другой режиссер услышит те же аплодисменты. Мои личные рандеву тоже часть моей профессии… Ах, как приятны бескорыстные, теплые человеческие встречи.

Фрау Штольц отозвалась на это заявление шумным вздохом и звоном тарелок, довольно мелодичным. Меклер остановился и прислушался, и поморщился:

— Элиза, вы сыграли Дебюсси, но не самым успешным образом!

Гувернантка всхлипнула, прижала салфетку к глазам и вышла. Доротея и Нора переглянулись.

— У вас в доме говорят на языке посвященных, — сказала Доротея. Холодным тоном она как бы брала под защиту обиженную хозяйку дома, и к Клаусу обращалась, усиливая атаку.

— В самом деле, это почти эсперанто, — поддержал Штеттер, оглянувшись одобрительно и перемещаясь в ее сторону со стаканом в руке.

— Наше эсперанто, — подчеркнул Меклер, — уже ни на что не надеющихся. — Вы знаете, мне вспоминаются в вашем присутствии давно забытые вещи… Древние — и настолько, что я с удивлением спрашиваю, какое имею к ним отношение… Имею ли?

Он явно обращался к Доротее, хотя сестра ее стояла рядом, глядя на музыканта широко раскрытыми глазами, и это было бы неприлично, будь его известность поменьше. Клаус сидел на подоконнике с бокалом вина, с любопытством следя за развитием разговора, однако и оглядываясь на пейзаж, на синюю даль озера, чувствуя приятное томление в сердце: их всех посетило одно настроение дружественности, свободы и той мудрости возраста, которая не стремится схватить и приобрести навсегда, — будь то внимание другого человека или любовь.

Красотой облака можно насладиться, его розовым и золотым ободком (за ним спряталось солнце), но нельзя его остановить, приковать. Впрочем, можно сфотографировать… Клаусу не хотелось и этого, он просто смотрел и любил: седого музыканта, вальяжного винодела и потомка солдата, спортивную зеленоглазую Нору и, конечно, мечтательницу Доротею. И гувернантке, высунувшейся из кухни и прислушивавшейся к разговору, доставалась толика симпатии. Самого себя он видел объединяющей точкой, через которую прошел пучок лучей чужих жизней. Они этого не знали.

Штеттер прогуливался с тарелкой в руках и ел с видом завсегдатая. Он был привычен к приемам и фуршетам, и даже предпочитал их непринужденность чопорности званого обеда: — Госпожа, передайте, пожалуйста, соль… Господин министр, позвольте вам заметить, что число койконочей (nuitées…) в этом году несколько сократилось…

Меклер рассказывал о гастролях в Китае. Там в первом ряду сидели начальники во френчах, а во втором их секретари с бумагами в руках. Наклоняясь к уху руководителей, они что-то говорили, и те начинали хлопать размеренно и неторопливо, и простые слушатели вторили им. Шум аплодисментов напоминал работу мельничного колеса.

— Китаю далеко до демократии, — вздохнула Нора. — Увидите, они еще вставят свои палочки в наши колеса.

— Колесики наших часиков, — поправила Доротея.

— Зачем им демократия, когда у них есть Конфуций, — буркнул дирижер. Его что-то отталкивало от Норы, ему хотелось ей возражать во всем, но никак он не мог найти точек противостояния и борьбы. Доротею же он заведомо принимал во всех проявлениях.