Пикировщики - страница 3
Многие слушатели курсов уже обращались к командованию с настоятельной просьбой поскорее отправить на фронт.
— Отправим, — отвечал начальник курсов, — всему свое время.
И вот наши ряды стали уменьшаться. Слушателей одного за другим вызывали в Главное политическое управление Красной Армии, в ГлавПУР, как в обиходе называли мы высший армейский политорган. Там политработники получали назначения и сразу уезжали в действующую армию, а иные — пока в тыл, на формирование новых частей и соединений.
В те дни меня, как, видимо, и моих товарищей по курсам, невольно тревожил вопрос: готов ли я к боевой работе, к самому главному экзамену — на мужество в бою, на профессиональную зрелость? Взвешивал все. И смертельную опасность, и жестокие требования войны к каждому из нас — командиру, политработнику, красноармейцу, — и возможные самые тяжкие испытания. Взвешивал и приходил к выводу: да. воевать я готов, готов бороться с врагом до последней капли крови!
Задумываясь в те дни над прожитым и пережитым, не раз обращался мыслью к давним беспокойным, но овеянным революционной романтикой 20-м годам, к будням задорной нашей комсомольской юности.
Весна в 1925 году пришла к нам необычно рано. Ее теплое живительное дыхание быстро пробудило природу. Только что пережив неурожайные годы, мы встречали ее с добрыми надеждами. Жизнь в родном поселке Шарье, да и во всей нашей Костромской губернии, постепенно налаживалась, уверенно входила в прочную социалистическую колею. Новая экономическая политика — нэп — делала свое сложное, порой противоречивое, но без сомнения полезное для утверждения социализма дело.
Напротив государственного магазина с примечательным, рожденным революцией названием «Смычка» группа проворных нэпманов в короткий срок соорудила новый двухэтажный дом. В нем открылся универсальный магазин. На базарной площади и у железнодорожного вокзала выросли длинные ряды ларьков, торговых палаток.
В Шарье, как и повсюду в стране, в эти годы шла острая борьба нового со старым. Коммунисты, их боевые помощники комсомольцы были в первых рядах борцов за укрепление Советской власти, их горячо поддерживали рабочие станционного депо, где в то время ночным сторожем работал мой отец.
В доме, где размещался партийный комитет и Совет депутатов, всегда было людно. Сюда шли для решения и выяснения многочисленных, выдвигаемых жизнью вопросов, шли с просьбами и жалобами. Этот дом с красным флагом на крыше стал поистине центром притяжения всех новых сил — в нем обговаривались, утверждались, из него выходили многие добрые начинания. Мы, комсомольцы тех лет, любили приходить сюда и в будни, и в праздники. Помню, как было установлено круглосуточное дежурство в «доме советов». Бдительно стояли парни и девчата на страже порядка и спокойствия в поселке, особенно в преддверии праздничных дат и в дни самих праздников. Такое дежурство как-то выпало нам с Васей Семеновым в день христианского праздника — пасхи. Именно в этот день произошло событие, которое привело в крайнее замешательство всех верующих Шарьи, а в моем сознании оставило глубокий след, стало как бы поворотным пунктом в судьбе.
...Стояла весенняя томящая душу тишина. Неожиданно в безоблачном небе со стороны Костромы над Шарьей раздался прерывистый грохот, который нарастал с каждой минутой. Почти все жители поселка вывалили тогда на улицу и устремили свои взоры к небу. Совсем невысоко летел отряд краснозвездных двукрылых самолетов. Выскочив на крыльцо поселкового Совета, мы с Васей Семеновым как зачарованные тоже уставились на небесное чудо: ведь до сих пор аэропланы видели лишь на картинках.
Помню, как тревожно и взволнованно забилось у меня сердце. Какое-то новое, неведомое доселе чувство охватило все мое существо.
— Смотри-ка, как здорово! Ух ты!.. — порывисто дыша, только и мог я сказать своему дружку.
А шестерка быстрокрылых машин развернулась влево, еще раз оглушительно прогрохотала над поселком и ушла по назначенному курсу, посеяв среди шарьинцев самые разноречивые предположения и догадки.
В тот день мы с Василием еще долго не могли прийти в себя, то и дело возвращались к разговору об аэропланах, людях, управляющих ими, но ни он, ни я так и не решились поведать друг другу о зародившейся мечте: слишком невероятной и дерзкой тогда представлялась нам та мечта — стать летчиком. Тем более что после восьмилетки я вынужден был бросить учебу и пойти работать в цех лесопильного завода — семья нуждалась в кормильце. У отца с матерью нас было пятеро — мал мала меньше. Отец, мостовой сторож, зарабатывал мало, так что об учебе пока пришлось забыть. Да и мой друг Василий пошел на заработки — кочегаром паровоза.