Пилюли счастья - страница 18

То есть я, конечно, ничего не имею против — нормально, даже прекрасно, что сын не забывает отца. Но почему бы и отцу хотя бы изредка не удостоиться пообедать у сына? Впрочем, я это так, для отвода чувств — что я там у них забыла? Лишний раз любоваться гусиной физиономией Агнес?

В прежней квартире все стены у нее были увешаны картинами собственного производства — эдакий незатейливый модерн на скорую руку, смесь базарного примитива и журнального китча. Но в новом доме из всей коллекции задержалась лишь парочка малых полотен, да и то в уголках потемнее. Осознала, видимо, что она не Пиросманишвили и не Кандинский. Не сомневаюсь, что, кроме насмешек, ей это самовыражение ничего не стяжало. Все-таки к Эндрю как издателю случается наведываться и профессиональным художникам — может, и сами не великие Ван Дейки, но кое в чем все-таки разбираются.

— Дорогая, мы уходим, мы идем на каток! — объявляет Мартин, заглядывая из коридора — голова в веселенькой спортивной шапочке.

Идите, идите, мои милые, не стану удерживать, на каток так на каток, по крайней мере, в ближайшие полтора часа в квартире будет тихо. Хотя сомневаюсь, что сегодня удастся кататься — погода совсем раскислилась, за окном прочный серенький сумрак, вместо вчерашнего снежка с неба сыплет насморочный дождик.

Не успеваю я поставить кастрюлю на плиту, как раздается звонок — Паулина. Ей очень, очень неудобно, но больше не к кому обратиться и не с кем посоветоваться: Пятиведерников вчера явился домой среди ночи — абсолютно пьяный. В стельку. «Что ж, — думаю я, — неудивительно. Надо сидеть с мужем дома, а не таскаться по званым вечерам. Или по крайней мере, брать его с собой». Да, абсолютно в стельку пьяный! Он в последнее время пристрастился посещать сомнительные заведения. «Чего и следовало ожидать, — мысленно комментирую я. — А что, если пристроить его в Амстердам? В помощники к Ларсу Брандбергу? Неплохая идея. Мартин может составить протекцию…»

— Представьте, упал на лестнице и вместо того, чтобы немедленно подняться, остался лежать и распевать, как свинья, русские песни!

«Ну почему же — как свинья?» — невольно обижаюсь я за русские песни.

— Перебудил всех соседей и поскандалил с господином Бэнсоном!

«Довольно-таки некстати он проделал это именно нынешней ночью, — вздыхаю я потихоньку. — Мог бы распевать русские песни завтра. Или послезавтра. Нет, непременно теперь, когда нет ни минутки времени!..» Но не выслушать Паулину невозможно.

— И это еще не все! — Она задыхается от переживаний и еле сдерживаемых рыданий. В ее скромненькой жизни это большое происшествие. — Представьте, когда я его буквально силой ввела… втащила в квартиру…

Русские песни! В Амстердаме это может оказаться истинная находка! Золотое дно! Хотя, с другой стороны, они ведь не европейцы — они филиппинцы… Филиппинцы вряд ли проникнутся… Но может, не к филиппинцам, может, к кому-нибудь другому? Цыганский погребок, например… Невозможно знать, где вектор судьбы. Вообще-то матросский фольклор должен быть интернационален…

— Кстати, Нина, простите, что это значит: целка? Мне кажется, я не встречала такого слова… Когда он особенно злится, он говорит: «Пролетарская целка!» В словаре этого нет.

— Это «целкач» в женском роде, — разъясняю я.

— А что значит «целкач»?

— Целковый. Рубль.

— Да? Но почему же в женском роде?

К счастью, она не в силах дожидаться дальнейших, более основательных толкований.

— Взял, представьте, половую щетку, навесил на нее свои грязные брюки, насквозь мокрые, сплошь в какой-то гадости, поверх них, прошу прощения, нацепил исподние… Как правильно сказать: исподние или исподнее? И, представьте, выставил этот стяг в форточку! — Голос ее то волнообразно нарастает, то вовсе пресекается. — И как раз в том окне, что на улицу!

Она, конечно, не могла этого предвидеть, тем более пресечь — кто бы мог предположить подобную выходку? Утром явился полицейский и вручил ей квитанцию на штраф — за нарушение соседского покоя, а также за недозволенные обвешивания городского здания неприличными предметами интимного гардероба.

Я слушаю жалобы Паулины, и перед глазами моими возникает угол улицы пророка Самуила — Шмуэль ха-нави. Солнечная картинка: вплотную к каменной стене, покрытой слоем прочной заскорузлой пыли, невозбранно, непорочно полощется бельишко. Серая веревка не слишком туго натянута на уровне первого этажа. Большие семьи, тесные квартирки, вечная стирка. Вечный град Ерушалаим!.. Прожаренные веками камни и скверно отбеленные подштанники. Детские распашоночки, женские трусики и в большом, большом количестве мужские кальсоны. А что? Что такое? Разве человек не нуждается в кальсонах? Особенно в зимнее, опасное простудами время. Что тут зазорного? Висят, проглаживаются горячими целебными лучами. Прохожие идут себе, задевают иногда плечом подкинутую ветерком штанину и абсолютно не смущаются.