Пилюли счастья - страница 45

В тот день нас надолго задержали в школе, после занятий было какое-то собрание, придя домой, я, до ужаса голодная, сжевала ломоть черного хлеба, посыпанный крупной солью, и занялась приготовлением обеда. Чистила у кухонного стола картошку и время от времени поглядывала в окно — просто так, вдруг кто-нибудь из девочек пройдет по улице. Или из мальчиков — мы теперь учились с мальчиками, мужские и женские школы в тот год объединили.

У нас была огромная кухня — ленинградские коммунальные кухни. Высокое дореволюционное окно. И вот, поглядывая просто так в это окно, я вдруг увидела, как снаружи, на стыке улицы с переулком, на моего отца наезжает грузовик. Отец уверенно пересекал перекресток. Наискосок, по диагонали. Допустим, он не видел грузовика, но как он мог не слышать его? Рамы в окне были законопачены на зиму, в России на зиму законопачивают рамы — если он не слышал рева грузовика, то тем более не мог услышать моего крика. Хотя в последний миг мне все-таки показалось, что он видит грузовик — видит, но не желает свернуть. Не желает уступить. Высокий, крепкий мужчина. Мой отец. Такой еще молодой. Четыре года войны, и какой войны! Сколько пуль небось просвистело рядом, сколько гранат разорвалось, сколько упало снарядов, и он, несмотря на это все, остался жив, цел и невредим, а этому грузовику позволил себя убить. Соседки долго потом обсуждали эту несуразность. Они тоже видели — многие видели: коммунальная квартира, пятнадцать комнаток, многие от нечего делать глядят в окно… Да, необыкновенный был человек. И имя как у Есенина…

— Пожалуйста, две кружки пива! — прошу я.

— Ну, две — это уж слишком!.. — скромничает он.

— Не слишком — учитывая, что нас двое.

— Извините, не обратил внимания! Не врубился, что вы тоже употребляете. А как на это отреагирует Армия спасения? И главное, что скажет моя законная Павлятина? Ваша приятельница, между прочим. Необходимо считаться.

— А разве мы нарушаем ее интересы?

— Это с какой стороны взглянуть. Вообще-то, конечно: птички, фиалки, воробушки — сплошная невинность… — Он обводит окрестности широким щедрым жестом.

Я замечаю: правда, чудесно вокруг, великолепно — весна, цветение, птичьи трели.

— Плюс, я полагаю, — продолжает он, — имеется какая-нибудь достойная причина для нашего свидания. Пивко — это так, для антуражу. А истинная цель… Обсудим какую-нибудь общественно важную проблему, верно?

— Я не знаю, — признаюсь я. — Весна. Уже весна. Как-то неожиданно… А где же зима? Приятно, но вместе с тем, знаете, такое ощущение, как будто у тебя что-то украли. Несколько месяцев жизни… Только что было Рождество, и вдруг — весна. Я мечтала поехать на север, поглядеть северное сияние…

— Северное сияние, — мрачнеет он. — Случалось. Даже описывали. Торжество бушующих красок… Бушующее торжество… Нет, торжество леденящих душу красок… Не так: красочное торжество пляшущих ледяных… Не доводилось, уважаемая, выпускать стенгазету?

— А как же! В школе. Не то в третьем, не то в четвертом классе. Вместе с Ирочкой Грошевой.

— В четвертом — это не считается, — постановляет он. — Я имею в виду стенгазету «Северное сияние». В Воркуте. Знаете что? Вы будете Снежная королева, а я Кай. Сложу для вас слово «вечность». Из ледяных кристаллов. И помещу в стенгазете.

— Кай?

В самом деле, почему Паулина вечно называет его по фамилии? Должно же у человека быть имя — одной фамилии недостаточно! Даже такой затейливой.

— Вас зовут Кай?

— Угадали: Кай, но вразбивку. Требуется проставить недостающие буквы.

— Константин? Кирилл? Кай Юлий Цезарь?

— Не то, не то…

— Касьян? Климентий? Клементин?

— Сударыня — воображение!

— Каллиопий! Нет? Куприян?

— Близко, но не то. Не важно.

— Я буду называть вас Каравай. Чудесное имя. Оригинальное, свежее, душистое. И очень вам подходит.

— Как вам угодно. Действительно, Каравай — неплохо… Каравай-Каравай, кого хочешь выбирай! А как же все-таки насчет вечности?

— Только не из ледяных кристаллов! Сложите мне вечность из полевых цветов. Из красных маков…

— Не получится. Быстро вянут. Ледышки понадежнее.

— Но откуда же теперь ледышки? — весна…