Пионер, 1954 № 02 - страница 7
- Понимаете, всё получилось не так. Мне не хотелось уходить. И Королю. А Плетнёв всё говорил: «Пойдём, уговорились ведь». Но и он тоже сомневался. А когда Жуков вывесил скатерть, Король обозлился… И Плетнёв. Он сразу сказал: «Ноги моей здесь больше не будет».
- Как ты думаешь, где он сейчас?
- Он на нас совсем разозлился. Махнул на юг. Но он вернётся. Он с Королём очень дружит.
- А с тобой?
- Со мной?
Пауза. Должно быть, Разумов впервые в жизни задумался: дружба ли то, что связывает его с Плетнёвым?
- Знаете, мы с Арсением с пяти лет знакомы. В одном дворе жили. У него бабушка была очень хорошая. А потом она умерла. А дед… Ну, с дедом Сеньке плохо было…
Я снова взглядываю в окно. Галя сосредоточенно шьёт. Она замечательно умеет слушать, это я и по себе знаю, и Разумову, видно, приятно при ней вслух разбираться в своих мыслях, в своём прошлом: давно я не видел его таким спокойным.
- Он обо мне всегда заботился, Сенька. Он никогда один куска не съест, всегда поделится. И он очень смелый. Даже отчаянный. Сколько раз его забирали в милицию! Ох, я боялся! А он всегда приходил назад. Соврёт что-нибудь, уж не знаю, и отпускают его. Он… вы ещё не знаете, какой! Он не хотел, чтоб я, воровал. Он говорил: «Тебе нельзя!» Вот хотите верьте, хотите нет, а я ни разу ничего не украл. Сенька не велел…
Галя перекусила нитку.
- Но ты говоришь, он всем с тобой делился?
- Да.
- Ты меня извини, Володя, но, по-моему, это одно и то же, если ты даже своими руками и не брал ничего.
Пауза.
- Вот видите, вы сами говорите… - угасшим голосом произнёс Разумов.
- Что ж я говорю? Всё это было прежде. А о прошлом тут никто не вспоминает. Я тебе и в тот раз сказала: все знают, что ты и Король не имеете никакого отношения к пропаже горна. Ребята у нас очень прямые, они не стали бы притворяться, если б действительно думали на вас.
- Они просто слушаются Семёна Афанасьевича. А Семён Афанасьевич просто для воспитания… Разве я не понимаю?
Галя смеётся:
- Плохо же ты знаешь Семёна Афанасьевича! Он если и хочет что скрыть, так не умеет…
Ну нет, выслушивать рассуждения насчёт своего характера я не намерен. Закрываю папку с бумагами, выхожу на крыльцо и, не торопясь, шагаю мимо Гали и Разумова. Застигнутые врасплох, они умолкают. Выглядят они при этом довольно забавно…
…Вечер. Галя укладывает ребят. Костик прыгает в кровати и хохочет, когда ему удаётся вывернуться из галиных рук. Леночка молча, пыхтя и отдуваясь, стаскивает с себя платье, но когда я пытаюсь ей помочь, она заявляет:
- Сама! Я сама!
- Мне кажется, - говорит вдруг Галя, - он не успокоится, пока не разъяснится эта проклятая история…
И хотя перед этим мы говорили о том, что башмаки у Костика в Леночки окончательно развалились и надо же наконец, выбрать время и купить новые, я тотчас понимаю, о ком и о чём идёт речь.
Было около пяти часов вечера, и почтальон принёс почту. Обычно её перехватывали ребята, на ходу просматривали газеты и являлись ко мне с самыми свежими новостями.
На этот раз они бежали ко мне с криком:
- Смотрите, Семён Афанасьевич, смотрите скорей!
Ко мне протянулось сразу несколько рук с газетами. Я не сразу понял, в чём дело. В СССР приехал Эдуард Эррио? Ну и что же? А, вот оно: «Под Харьковом Эррио посетил детскую трудовую коммуну имени Дзержинского… Он внимательно знакомился с бытом коммунаров, бывших беспризорников. и малолетних преступников, - читаю я. - Он был поражён чистотой и порядком в коммуне, обилием цветов и свежего воздуха».
Десять раз кряду я перечитал эти скупые строчки, словно надеялся вычитать из них больше - хоть одну подробность, хоть одно имя. «…поражён чистотой, обилием цветов и свежего воздуха». Да, это поражало и изумляло всех, кто бывал там, но не всякий умел понять по-настоящему, что произошло в коммуне имени Дзержинского, - как дети снова становились детьми, как толпа бездомных подростков обрела счастливый дом…
Эти несколько строк о коммуне были для меня приветом издалека, точно я получил письмо от друга. Я никогда не забывал о своём доме, всегда помнил коммуну, но в тот день я уж до самой ночи ни о чём другом думать не мог. И так хотелось мне попасть туда ну хоть на час - другой, посмотреть на всех, пожать руку Антону Семёновичу - и назад, домой, в Берёзовую. И ещё долго после отбоя мы с Галей вспоминали разные разности.