Письма к Израилю Меттеру ["Я рад что мы с Вами дожили до странных времен..."] - страница 5

Извините за непрошеные советы, но, будучи полуевреем, не могу от этого удержаться.

Мое семейство часто Вас вспоминает, мама - в связи с нашей любимой несчастной теткой, Лена - в связи со мной, а мой папаша, когда в очередной раз заговорили о Вас, вдруг красноречиво и взволнованно перевел разговор на Ксению Михайловну. Все мы вас обнимаем. Надеюсь, оба вы здоровы. Кто-то мне сказал, что И.М. дальтоник, но дальтонизм, в сущности, не болезнь, а интересная особенность натуры. Я бы не отказался посмотреть, как это все будет в другом цвете.

Всего вам доброго Ваш С. Довлатов

P.S. Только что звонил один тип из Нэшвилла по делу, и я ему говорю - вот, пишу письмо Меттеру в Ленинград, а он сказал: "Это который аплодировал Михаилу Зощенко?.." Так что Ваши аплодисменты окончательно вошли в историю. Настолько, что недавно в "Огоньке" к ним присоединился простодушный В. Читали? Так когда-нибудь Ваши одинокие хлопки превратятся в бурные овации.

С.

23 января 1990 г.

Дорогой Израиль Моисеевич! Получил Вашу новогоднюю открытку с лошадью, спасибо. Сам я, отчасти в силу дурного воспитания, отчасти по причине общей мизантропии, никого ни с чем не поздравляю, да и меня почти все перестали поздравлять, так что Ваша открытка была почти единственной. Благодарю и в свою очередь желаю Вам и Ксении Михайловне всего самого лучшего, насколько это возможно в наше время.

Андрюша Арьев должен был передать Вам одну мою книжку, а Костя Азадовский захватил ленты для машинки. Буду отправлять Вам по книжке с каждым следующим ленинградским гостем (назревают Гордин и Валерий Попов), но учтите - и я уже, вроде бы, писал об этом, что все уезжают с набитыми чемоданами, передачи берут неохотно. Иногда возишься с человеком, катаешь его две недели по Нью-Йорку, угощаешь, пардон, в японских забегаловках, а потом просишь передать кому-то авторучку, и у человека вытягивается физиономия. К Андрею и Косте это не относится, но средний гость именно таков.

Спасибо Вам за добрые слова насчет "Филиала". Повесть эта писалась для одной здешней газеты (10 долл. за страницу) и на лавры рассчитана не была, тем более - спасибо.

Фазиля Искандера я тоже очень люблю, Битова признаю, даже уважаю, но сердечного влечения нет, из новых москвичей мне нравится Пьецух, конечно - Ерофеев (но ни в коем случае не Виктор, а Венедикт), а из ленинградцев среднего возраста мы все тут любим Попова. Большой успех в Америке имела Татьяна Толстая, которую, я думаю, принимают здесь за вдову Льва Николаевича. Если же говорить серьезно, то, помимо ее талантливости, сыграло роль ее знание английского и принадлежность к женскому полу: в Америке для негров и женщин установлены в литературе какие-то страшно заниженные, льготные критерии. Таня Толстая, едва сойдя с самолета, заявила, что в Америке много материи, но мало духа. Тем не менее, она мне нравится, что-то есть в ней по-хорошему московское, например, чувство товарищества, она тут за многих своих хлопотала.

Родителям своим я Ваши приветы передал, они Вас в свою очередь обнимают. Мама дряхлеет, хворает, лечится, ходит с палочкой. Я немного горжусь тем, что мы, видимо, единственная эмигрантская семья, в которой мать живет вместе с детьми - здесь это не принято. У мамы пенсия, около 500 долларов в месяц, полная бесплатная медицина, и ей даже полагается сиделка, но сиделку мать отвергла.

Донат, слава Богу, бодр, астма, из-за которой его в 41-ом году освободили от защиты отечества, досаждает ему все меньше, его напечатали в "Театральной жизни", и Коротич что-то хочет напечатать в "Огоньке". О его материальных делах говорит хотя бы то, что я ему постыдно должен 2000 долларов и собираюсь попросить еще. Мой дядя, отставной кавказский полковник, побывав здесь, сказал, что больше всего его поразило в Америке отношение к старикам. Он прав.

Еще раз, дорогой Израиль Моисеевич, обнимаю Вас, будьте здоровы и вдохновенны. Привет Вашей жене.

Ваш С. Довлатов

18 февраля 1990 г.

Дорогой Израиль Моисеевич! Получил Ваше письмо, спасибо. На N. Вы, надеюсь, рассердились не всерьез: он человек ленивый, пьющий, неорганизованный, но физиологически честный и в литературных делах весьма принципиальный.