Письма к родным и друзьям - страница 2

Истинным злом для здешних деревень являются проклятые иезуиты. Двое из так называемого «братства» орудуют поблизости. Вот шельмы! Вам даже трудно себе представить, как дурачат они несчастных крестьян, как разоряют их, те уж совсем облик человеческий потеряли. Думать даже тяжело, не то что писать. И ведь никто пальцем не посмеет тронуть этого стоглавого дракона!

Обо всем остальном вы, конечно, уже читали в «Кветах», кое-что будет и во «Вчеле»[6], поэтому я не стану ничего описывать подробно. Замечу только, что из-за моих «картин» здешние горожане едва меня не прибили[7], и все потому, что я писала, как подмастерья бьют стекла, что в прежние времена горожане спали голые и что они по сию пору суеверны. О невежество! Никуда не хожу, только в деревни, и нисколько не интересуюсь местным обществом. Все они тупицы!

Ваше мнение о моих сказках, возможно, слишком лестное, меня очень обрадовало. Значит, все-таки их можно читать детям? А ведь говорят, что мои сказки не для детей: я верю этому, да еще сама и подтверждаю. Только совсем маленьким не следует читать их подряд — такие вещи вы увидите и в других выпусках. Бывает, что мне никак не избежать острых моментов, хоть целиком сюжет переделывай, но я думаю, если сказки станет читать такой отец, как ваш супруг, или же такая мать, как вы, они сами сумеют опустить то, что не годится детям. К четвертому выпуску я хочу написать предисловие и признаться, что в сказках мое, а что народное. Я сделаю это, хоть и не надо было бы мне говорить, что многое в них не является народным, — ведь станут бранить меня! Когда я слышу сказку, совершенно исковерканную, огрубленную, я не могу не прибавить, где это необходимо, от себя, или же выбросить то, что некрасиво. Целиком я сочинила только две и больше не буду этого делать. Третий выпуск печатается, а я пишу уже для пятого. Поспишиль[8] ужасно сердит своей медлительностью, что тут поделаешь!

[...] Я написала рассказ из сельской жизни, не знаю, понравится ли. Если он подойдет, напишу еще, только времени очень мало: могу работать лишь вечерами и в воскресенье. Но отправиться на богомолье в карете не такая уж большая заслуга, иное дело — пойти пешком!

[...] Будьте здоровы и почаще вспоминайте вашу верную

Божену.

В Неймарке 3 марта 1848 г.

Дорогая моя!

Скоро и мои дела пойдут, как у тебя, то есть и я не сумею написать нескольких строк за полгода. Правда, мне мешает не хозяйство, а недуги. Едва отпустила моя вечная хворь, как заболели зубы и голова, ничем их не успокоишь. Я бы еще промедлила с письмом, но, боюсь, будешь бранить меня — ведь ты не столь снисходительна, как я.

Письмо от пани Челаковской с припиской пана Челаковского я уже получила, а также и вложенный туда конвертик от твоего мужа. Рада я, что во Вратиславе все опять здоровы и вспоминают обо мне. Я, может быть, навещу их летом, но только может быть. Троны королевские рушатся, короны дрожат на головах — страшно это, и кто знает, что еще будет! А что, если и флегматичным немцам придет в голову устроить какую-нибудь регуляцию (так здешние крестьяне именуют революцию), кого первого тогда поднимут на вилы, как не коренных чехов (Stockböhme), потому что мы сидим у них в печенках, точно так же как и они у нас.

В прошлом месяце, 18 числа, моя сестра Мария уехала с мужем в Париж, они явились туда в самое неподходящее время. И брат в Милане (он солдат); я писала ему, но так и не получила до сих пор никакого ответа: верно, погиб, бедный. От волнений моя мать заболела, и теперь я в мыслях перелетаю из одного края земли в другой: из Чехии в Пруссию, из Пруссии в Италию, а теперь еще и во Францию. Я очень взволнована, озабочена всем этим и не могу ничего делать. Не дай бог тебе такую же масленицу: тоже стало бы не до праздников и развлечений! Не могу я веселиться от души еще потому, что много вокруг горя.

О Лоттинка, ты понятия не имеешь о том, какую нужду испытывают бедняки! Поверь, ни одна балованная господская собака даже не посмотрит на то, что вынуждены есть они, да и то не досыта. Сколько денег у нас проматывается, проигрывается, тратится на предметы роскоши и иные пустяки, а народ мрет с голоду! О справедливость! О христианская любовь! Неужели прогресс таким образом «совершенствует» человечество? Когда я размышляю над тем, как обстоит дело сейчас и как должно быть, во мне пробуждается страстное желание пойти к несчастным и указать им, где искать справедливости. «Пока собака на привязи — вору раздолье, порвется цепь — горе ему».