Письма к русским эмигрантам - страница 7

Я был в Большом театре. В августе 1917 года здесь было большое политическое совещание (около 2-х тысяч человек) под председательством Керенского. Здесь говорили генералы Алексеев, Корнилов, Каледин и корифеи тогдашней политики. Выступал и я, многогрешный. Сейчас я в этом театре смотрел новый балет «Бахчисарайский фонтан». Балет превосходен. Большой театр еще лучше, чем был.

В другом театре, в самом Кремле находящемся, я слушал обширную концертную программу. Произвел на меня наибольшее впечатление великолепный хор. Большой хор, быть может, стоголосый. Девушки и молодые люди с великим подъемом и силой восклицали:

— Россия, Россия, Россия — родина моя!

Скажу честно, что интеллигенция моего времени, т. е. до революции, за исключением небольшой группы людей, слушала бы это с насмешливой улыбкой. Да, тогда восхищаться родиной было не в моде; не кто иной, как я сам, очень скорбел об этом.

Что еще сказать о Москве? Женщины стали хорошо одеваться. Но это стремление наблюдается во всех городах Советского Союза. Говорят, что и в колхозах происходит то же самое. Позднее я в этом убедился. Пушкин когда-то написал рассказ «Барышня-крестьянка». Быть может, в наши дни из-под пера Александра Сергеевича вылилась бы поэма «Крестьянки-барышни». Стремление масс выбиться на жизненный уровень, который раньше, в дореволюционное время, был доступен только немногим, для меня ясно.

Дореволюционная Россия напоминала океан, из которого торчали к небу немногочисленные острые вершины. Это были выразители русской культуры — Пушкины, Гоголи, Толстые, Достоевские. Последние два светили всему миру. Но дно океана было глубоко под водой. Там таились русские низы, темные и бедные.

Сейчас двинулось вверх самое дно океана. Оно поднялось над волнами и образует огромные острова и даже материки. Население этих, недавно подводных еще стран хранит печать своего недавнего появления. Вода еще стекает с них. Понятно, что не все ладно при таком грандиозном процессе. Но вода с них стекает быстро.

Но как трудно охватить жизнь в целом. Я слишком долго питался тяжелыми впечатлениями. Я близко наблюдал тех, что попали так или иначе под тяжелые колеса XX века. Это век жесточайших войн, глубочайших социальных потрясений, грандиозных достижений и великих жертв. Теперь я посильно изучаю богатые плоды, выросшие на многопретерпевшем древе. Если бы этих плодов не было, душа человечества могла бы прийти в отчаяние. Но они есть.

Я хочу рассказать о Владимирской области. Почему именно о ней? Конечно, я предпочел бы дать очерк во всероссийском масштабе. Но это превышает мои возможности. Силой обстоятельств я попал сюда, а не в другое место. Но выбор, сделанный самой судьбой, неплохой.

Владимирская область, так сказать, средняя. Ее нельзя считать отсталой, но и нельзя назвать передовой. И потому она до известной степени отображает среднее лицо теперешней России. Начнем же с выставки, суммирующей достижения этой области. Она так и называется «Выставка достижений народного хозяйства Владимирской области».

Итак, на днях я был на этой выставке. Моя спутница Мария Дмитриевна, любительница лошадей, предвкушала удовольствие полюбоваться знаменитыми владимирскими рысаками, из которых трое образовали лихую тройку, посланную в дар Сайрусу Итону и поразившую американцев. Но троек на выставке не оказалось. Это была скорее промышленная, чем сельскохозяйственная выставка. Вскоре моя спутница утешилась тем, что увидела на выставке, и на время позабыла о владимирских лихих тройках.

Выставка показала нам такие «сдвиги и смещения», о которых не догадываются эмигранты, 40 лет тому назад покинувшие Россию. Чем был славный древний Владимир на Клязьме в эпоху, предшествовавшую мировой войне 1914 года? Провинциальным городком в 40 тысяч жителей, о котором старожилы и теперь добродушно говорят, что это был город скучный, деревянный и мещанский. Он тихо дремал, вспоминая свое былое величие. Из промышленных предприятий в нем был, кажется, один только свечной завод.

Но тот, кто посетил областную выставку города Владимира, не может не согласиться с тем, что древняя столица Андрея Боголюбского наконец проснулась, встала с печи и начала так работать, как и полагается великим городам земли русской.