Письма любимого человека - страница 5
Эмма пыталась вспомнить, когда от них уходят самолеты на Норильск, и не могла. Она сама удивлялась, почему не может вспомнить время этих рейсов, если сотни раз о том сообщал динамик в ресторане? Ей даже послышался знакомый сиплый голос диспетчера: «Граждане пассажиры! Начинается регистрация билетов на рейс «23–15» до Норильска».
Эмме стало невмоготу жарко, сорочка на ней взмокла и прилипла к телу. Эмма хотела приподняться и сбросить с себя все укрывалки, которые давили ее. Кое-как она приподнялась, столкнула на пол два одеяла и полушубок, стянула с себя свитер и носки. Ей казалось, что в комнате жарко и душно. На самом деле печка давно прогорела, и в комнате было прохладно. Эмма спустила с кровати ноги, включила ночник и по ледяному полу прошла к окну, отворила форточку и подышала морозным воздухом. Ей сразу стало легче. А еще легче стало, когда она напилась холодной воды. И тут она вспомнила, что на Норильск есть два рейса: в двенадцать дня и в четыре утра.
«Первым, только первым рейсом! — подумала она. — Надо выехать из поселка девятичасовым автобусом!..»
Она посмотрела на будильник: ровно шесть. Оставалось не так много времени. Тем более, что будильник барахлил и мог отстать на целых полчаса.
«Скорее собраться, скорее собраться!..» — приказала она себе. И опустилась на колени возле кровати, чтобы достать из-под нее чемодан.
У нее снова забухало молотами в голове. И опять утихло, когда она подняла голову и постояла немного, держась за спинку кровати. В чемодане лежало Костино бельишко. Эмма вытряхнула его на кровать, стала доставать из шкафа и бросать в чемодан свои вещи. Их было немного.
Эмма ходила по комнате босая, в одной сорочке. В открытую форточку седым парком лез мороз, но ей по-прежнему было жарко и все время хотелось пить.
Чемодан был собран. Но это было еще не все. У Эммы хранилось еще нечто такое, о чем не знал и не должен был знать Костя. Это была ее мертвая, гранитная тайна. Свою тайну она держала в матрасе, на котором они с Костей спали. Тайну нужно было достать из матраса, все сложить в целлофановый мешочек, положить в него и те четыре конверта, которые она сунула, войдя в дом, под подушку.
Эмма отвернула простыню, вспорола ножницами уголок матраса, который она много раз до этого расшивала и зашивала, начала доставать спрятанные в свалявшейся вате толстенькие конверты «авиа», с черными круглыми штемпелями и адресом, жирно выведенным на них одним и тем же почерком.
Она пересчитала конверты, достала из-под подушки еще четыре конверта, точно таких же, как те, что лежали в матрасе, уложила их аккуратно, один к другому, в целлофановый мешочек. Заправила нитку в иголку, собираясь зашить матрас. Взялась за уголок матраса и вдруг испуганно замерла: за стеной у хозяев что-то стукнуло. Эмма выключила ночник и прислушалась. Стук не повторился, и не слышалось, чтобы кто-то открывал наружную дверь. Значит, хозяева еще спали.
Она снова включила ночник, быстро справилась с матрасом, затем обшила куском старой простыни мешочек, пришила к уголкам тесемки. Мешочек плотно обвился вокруг ее талии. Она туго завязала тесемки, — и все было сделано.
Еще когда зашивала матрас, она решила, что чемодан брать с собой не нужно. В аэропорту ее многие знают, увидят с чемоданом, потом доложат Косте, в какое время она улетела, и он догадается, куда улетела. Правда, она тут же подумала, что кассирши, всегда обедавшие в ресторане, тоже знают ее. Ну, тогда она попросит какого-нибудь пассажира взять ей билет. Кассирши знают ее лишь в лицо, а на паспорте — неудачная фотография.
Эмма стала одеваться. Часть вещей, что лежали в чемодане, можно было надеть на себя. Две кофточки… на них — платье, на платье — шерстяную кофточку и юбку, потом — свитер… В таком одеянии она совсем взмокла. Даже волосы стали мокрыми — хоть отжимай. Голова по-прежнему жутко болела, что-то тяжелое давило на глаза, а лоб будто клещами сжимало.
Совсем мало времени ушло на сборы, всего полчаса. Если будильник и отставал немного, то все равно идти на автобусную было рано. В самый раз — через час выйти. Эмму потянуло к кровати. Ладно, она немножко полежит, может, пройдет голова. Потом напишет Косте записку, чтобы не ждал и не искал ее. Пожелает ему поскорее накопить на «Москвича» и уйдет.