Письмена нового времени - страница 7

Аксиома, которую Данилкин выводит, — «все пишут хорошо», при ее очевидной правоте настораживает в том плане, что подобное утверждение ведет к отрицанию самой возможности говорить о критериях оценки того или иного текста, ведь все происходит само собой: ««Словесность высшей пробы» вдруг перестала быть барским, внутрилитературным, профессиональным делом; пишут не только люди Слова — писатели, критики, журналисты и драматурги, но и — почти анекдотическое разнообразие — бодигарды, виноторговцы, омоновцы, святые отцы, директора ЛОГОВАЗа…», и еще «в последнее время появилось огромное количество молодых авторов, но, главное, «все пишут хорошо»; способность выстроить фразу больше не является доблестью писателя, это подразумевается само собой» (с. 164). Если отправная точка «все хорошо», то и как сказать, что этот роман полная лажа, а другой, как раз достойный, получается лишь первым среди равных. Ведь если средний уровень литературы высок, то оценочные критерии должны только повышаться, но отнюдь не распыляться. Вот и получаем дистиллированный политкорректный образ нашей современной письменности: все написанные и изданные книги имеют равные права на читателя, и в этих правах они не могут быть ущемлены, потому как все составляют одну общую книжную полку и за каждой их них в нужный момент потянется чья-то натруженная рука, которую следует только немного направить. Плюс ко всему и вывод, к которому приходит Данилкин: литературоцентризм, мол, жив. Причем этот, ставший уже несколько неприличным, тезис очень важен, потому как модному гламурному потребителю важно быть на волне, на пике, ведь невостребованность — вчерашний день — отстой, продукт второго сорта.

Вот и сам Данилкин говорит о своей привычке читать все подряд. Книжные предпочтения у ведущего московского критика настолько разношерстны, что действительно волнуешься за его вкус, ведь читая все подряд, вкус можно испортить запросто. Ощущение, что автор, балуясь кофейком, при чтении очередного литературного шедевра обжег язык, и теперь для него плохо различима вкусовая гамма различных яств. Посему он перевоплощается в ресторанного критика, который описывает особенности поданных блюд, плохо или хорошо — не важно, есть факт готовки, и по этой причине блюдо занесено в меню. Все это и дает повод трубить в горны — литература расцветает. Литература или издательские корпорации? Однако есть разница…

Не обязательно быть ханжой, чтобы серьезно задаться вопросом, о каком литературном вкусе можно говорить, когда сплошь и рядом возникают сомнительные словечки, наподобие «западло» во время облета творчества Алексея Иванова (вероятно, для привлечения допаудитории, для которой подобная лексика естественна). Ответ кроется близко: все ценностные характеристики отметены напрочь, понятие «вкуса» не более как архаизм. Данилкин отнюдь не наблюдатель, которому интересно все, что происходит на литературном поле, главная цель — завлечь по максимуму большее число человеков в сплетенную им паутину. Поэтому нет у него и собственно критической, ярко выраженной мировоззренческой позиции, его дело — лишь констатировать «бурный литературный ренессанс» и утверждать, что литературоцентризм еще рано хоронить. Поэтому говорит о «качественной беллетристике», которая в избытке появилась в 2005 году. И он тактически безупречен: прежде чем сподвигнуть человека на чтение той или иной книжицы, нужно внушить ему мысль о солидности и авторитетности этой самой литературы, махнуть перед глазами лозунгом: читать — это модно, и после этого любой начнет книги из рук выхватывать.

Потаенная мечта Данилкина — стать тем, кого у нас до сих пор нет, но так надо, чтобы появились: представителем «класса грамотных менеджеров-арбитров, способных осуществлять маркетинг литературы в новых условиях, позиционировать тексты не только в зависимости от соответствия той или иной идеологии или формуле идеального текста» (с. 279). Но пока критик бесится от собственного бессилия, от невозможности как-то повлиять на литературный процесс, даже на идентификацию «плохих», некачественных книг.