Письмо главному редактору «Нового мира» С. П. Залыгину по поводу статьи В. Сербиненко о Стругацких - страница 4

Просто, как выстрел в затылок… На деле тема «Жука…» та же, что и «Трудно быть богом»: предел действия нормы «не убий». Стругацкие ставят мысленный — художественный — эксперимент: на одной чаше весов помещена судьба всей Земли, на другой — одна-единственная жизнь /Льва Абалкина/. Весы идеально уравновешены, ни герои, ни читатель не знают, действительно ли Абалкин есть бомба замедленного действия, могущая уничтожить земную цивилизацию. Боюсь, что в наши дни его судьба была бы решена быстро и круто, но в «механизме Утопии» «винтики» мыслят по-другому. Несмотря на то, что «профессиональный убийца» Сикорски в полной мере представляет себе меру опасности, он сохраняет жизнь живым бомбам, когда они еще не люди, а человеческие зародыши, и с тех пор оберегает их, охраняет от непосвященных их секрет. Милосердие не покидает его до последней секунды — всей истории 40 лет, из них 30 Сикорски знает, что вместе с людьми-бомбами могущественная иная цивилизация подбросила на Землю некие устройства, «детонаторы», добравшись до которых, подкидыши, возможно, начнут свою страшную работу.

Деталь, достойная внимания: Сикорски не может уничтожить «детонаторы» — и не может спрятать машинки в свой сейф. «Де тонаторы» попали в музей, а по закону никому, «ни частным лицам, ни Мировому Совету, ни даже господу богу» экспонаты «из любого Музея на Земле» не выдаются — приходите и изучайте на месте… Может быть, В. Сербиненко помнит о судьбе НАШИХ музейных сокровищ. Может быть, прочитав повесть внимательно, он воздержался бы от саркастического вопроса: «…Где, в каком спецхране содержатся «неисчислимые духовные» сокровища Утопии Стругацких».

Итак, 40 лет «контрразведчик» Сикорски несет на своих старых плечах бремя мучительной тревоги — ужасно представить себя на его месте… И тут на сцену выходит Абалкин. Он без предупреждения покидает инопланетную службу и тайно возвращается на Землю. Перед этим при непонятных обстоятельствах гибнет его врач, посвященный в секрет. Дома Абалкин с неистовым напором пытается вызнать тайну своего происхождения и, главное, стремиться прорваться в Музей, к «детонаторам». Но, пока возможны хоть какие-то ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ объяснения его поступков, Сикорски его щадит. Выстрелы раздаются только тогда, когда Абалкин берет «детонатор» в руки.

Об этой трагедии ответственности критик сообщает нам так: «ГИБНЕТ ПО ПЕРВОМУ ПОДОЗРЕНИЮ, что он агент Странников, Лев Абалкин» /выделено мной — А.З./.

Но это еще не все. Даже в такой отчаянной ситуации Стругацкие не оправдывают Сикорски полностью, этические весы еще качаются. Герой-рассказчик Максим Каммерер считает убийство напрасным. Этого В. Сербиненко опять «не замечает» и пишет туманно: «Максим… не удовлетворен положением де в Утопии, ему по-человечески жаль Абалкина… но выхода герой не видит». Неправда, видит, и выход этот очень прост — не убивать даже во имя спасения Земли. Видит и ДЕЛАЕТ: пытается спасти Абалкина, но физически не успевает. Сикорски и Максим олицетворяют ПРОБЛЕМУ ЭТИЧЕСКОГО ВЫБОРА самого высокого ранга.

Для них нет вопроса, допустимо ли убийство «человеческое» /Вл. Соловьев, чуть дальше мы к этому вернемся/. Вопрос иной и мучительный: допустимо ли убийство одного для сохранения всех — даже в крайних, сверхчеловеческих обстоятельствах?

Стругацкие поставили этот вопрос перед нами — не «утопийцами», своими современниками, и когда! В середине 1979 года.

У нас смертная казнь присуждалась за многие деяния, в том числе за «валютные операции» и хищения государственной собственности. До входа наших войск в Афганистан оставались считанные месяцы. Потихоньку реабилитировался палач Сталин.

Нет, Стругацкие не создавали «рационалистическую программу» некой Утопии, в которой «целесообразность стала… высшим законом» — как пишет критик, не отрицали «во имя рационально-фантастических планов прошлого и настоящего истории». Они выполняли традиционный долг русских писателей, «призывая милость», как сказал Пушкин, восставая против дурной целесообразности, которая их окружала. Горько и признаться, страшно видеть, что их обвиняют в том, против чего они нас предупреждали.