Письмо главному редактору «Нового мира» С. П. Залыгину по поводу статьи В. Сербиненко о Стругацких - страница 6

Когда берем за начало отсчета «прошлое и настоящее истории», как и предложил критик в первых абзацах своей статьи /и сей час же об этом забыл/. Лишь тогда можно увидеть, что в самых «розовых» своих вещах и фрагментах, даже в злосчастных «Стажерах», Стругацкие не проповедуют «казарменный коммунизм» в чем полуоткровенно обвиняет их критик, — а отвергают его категорически. Они коммунисты по убеждению, но видят коммунизм не сталинским или брежневским, не идеологическим; не «внешним» по отношению к человеку, а «внутренним» — свободным сообществом хорошо и умно воспитанных людей, доброжелательных, добропомощных.

Поэтому их годами не публиковали; поэтому «Улитка…» едва проскочила в печать — двумя разрозненными выпусками — и сейчас же подверглась яростным атакам /заступился только «Новый мир» 1968 года/. Поэтому «Гадкие лебеди» оставались под запретом 20 лет, «Пикник на обочине» ждал книжной обложки 8 /или 10/ лет и вышел вначале искалеченным редакторами, и снова был «закрыт» особым решением Госкомиздата… Больше 10 лет лежал «в столе» «Град обреченный», «Обитаемый остров» искалечили при редактуре и так он живет до сей поры. этот печальный перечень можно бы продолжить, но пора вернуться к В. Сербиненко.

До сих пор обсуждалась первая часть его статьи, где он восстает против рационалистического подхода к истории вообще и против коммунистической утопии в частности. Сколь мне ни чужда такая позиция, я могу ее понять. Беда его, как мне представляется, в том, что для него «рационализм» и гуманность по определению взаимоисключающие понятия. Стругацкие же полагают, что гуманность должна сочетаться с разумом, так же как «вера и мечта» /В. Сербиненко/. Посему критик и относится к писателям как к своим идеологическим противникам, а в таком споре от подтасовок очень трудно удержаться, ибо идеолог стремиться опорочить все идеи противника и лишить его самого внутренней опоры. /На это свойство идеологии 60 лет назад указал К. Маенхейм в работе «Идеология и утопия» /.

По «правилам» такой игры он во второй части статьи приписывает Стругацким некий вариант своих собственных воззрений, чтобы разбить противника окончательно.

Стругацкие обвиняются в искании магического чуда, волшебной всеобщей панацеи. Иными словами — в «вере и мечте». Вопрос, как это сочетается с «тотальной расчетливостью, критик улаживает с помощью нескольких силлогизмов, которые я, при бегая к его же терминологии, назвал бы магическими пассами.

Шаг первый: шуточную сказку-памфлет «Понедельник начинается в субботу» и очень злой памфлет «Сказку о тройке» критик объявляет мистическими произведениями — замечая при том, что «серьезные» фантасты обладают отличным чувством юмора». /Крошечная, но показательная деталь — кавычки у слова «серьезные». К чему они? Показать, что Стругацкие не серьезные писатели? А чего ради тогда тратить на них энергию и чернила?/

Когда я прочел пассаж о мистических сказках, то поначалу пожал плечами и подумал, что серьезному — без кавычек — критику как-то неприлично не знать азбучную истину: смех несовместен с черным, готическим напряжением мистицизма, он всегда побеждает — на карнавале черт напяливает шутовской колпак. Тут мне и напомнил, что речь идет не о литературе с ее законами, а об идеологическом штурме с его обычным беззаконием, напомнили таким высказыванием: «Жажда… чуда — это своего рода «несчастье» рационалистического сознания». Подразумевается, что если герои сказок рационалисты, мы обязаны принимать сказочные чудеса всерьез.

Но давайте всерьез разберемся, каков смысл метафоры: «несчастье рационалистического сознания». Жажду чуда и ожидание чуда обычно считают фундаментальной основой веры, религии — иррационального сознания вообще. Надо ли понимать В. Сербиненко так что рационализм несчастным путем переходит в религию? Подобную трактовку можно бы обсуждать; например, в начале века много говорили о марксизме как религии /А. В. Луначарский и другие/ Но очередным ходом доказывается иное: рационализм провоцирует «идеологи оккультного типа», «оккультный мистицизм», «теософию и антропософию» — словом, скатывается к Елене Блаватской. Доказательства? А очень просто: рационализм существует с античных времен — и «идеологии оккультного типа» с тех же времен; рационализм достигает расцвета в XX веке — тут же появляются Блаватская и прочие.