Письмо из бункера - страница 4

– Я кое-что придумала, – сказала она с наигранным воодушевлением.

– Что? Что ты придумала? – запрыгала неугомонная Хедда. С ней приходилось сложнее всего.

– Давайте нарисуем окно! – предложила Хельга. Она сама обрадовалась своей идее. – У нас есть карандаши и бумага. Приклеим его на стену и сразу станет веселее.

Они тут же принялись за дело. Каждый хотел добавить к рисунку что-то свое: и солнце, и облака, и лужайку с цветами, и даже кролика, который получился вполне сносно. Хельмут хотел нарисовать солдата с автоматом, но сестры ему не позволили.

– Как же мы его приклеим на стену? – спросила Хольда, когда окно было готово.

– Можно повесить на гвоздь, – предложил Хельмут.

– Ты что, эти стены даже из пушки не пробьешь, – возразила Хельга. Как это она раньше не подумала. – Давайте пока оставим, а завтра я спрошу фрау Юнге. Она работает в канцелярии, возможно, у нее найдется клей. А теперь раздевайтесь и ложитесь в кровати.

– Разве мама не придет выключить свет? – спросила Хильда.

– Сегодня был тяжелый день, мама устала. – Хельга помогла сестре переодеться в пижаму. – Я выключу свет сама.

Так она и сделала. Комната погрузилась в полнейший мрак.

– Мне страшно, – заплакала маленькая Хайди.

Хельга легла рядом с ней, укутала одеялом. Вскоре сестра перестала возиться, задышала ровнее и уснула, посасывая палец.

Хельга тихо встала и на цыпочках вышла в коридор. Дверь в комнату матери была чуть приоткрыта. Хельга подошла и заглянула в щель. Мать лежала на кровати в ночной сорочке. Ее прическа была разобрана, волосы разметались по подушке. В белом свете потолочной лампы лицо матери казалось мраморным, плоским и как будто неживым. Отец сидел рядом. Он не раздевался – все в том же коричневом кителе, застегнутом на все пуговицы.

Хельга прислушалась. Отец говорил тихо, но Хельга расслышала:

– Я пытался уговорить его скрыться в резиденции в Берхтесгадене. Он ответил, что не хочет попасть врагу живым. У него нет сил пойти в бой со своими солдатами, и никто из верных соратников не застрелит его, если он попросит. Так что остается сделать это… Вот что он дал мне. – Отец достал из кармана коробочку и открыл ее. Хельга, как ни старалась, не смогла разглядеть содержимого. – Этого хватит на всех. Ты знаешь, что вытворяют русские солдаты с немецкими женщинами, занимая города… Мы должны принять решение, Магда. Ты готова?

Мать ничего не ответила. Она отвернулась к стене. Отец закрыл коробочку, встал и вышел из комнаты. Хельга не успела скрыться, он застал ее у дверей в детскую.

– Ты почему не спишь? – спросил он строго. – Вам велели ложиться.

– Дети спят, а я не хочу, – ответила Хельга. Она потупилась, но голос ее прозвучал упрямо.

– Многое изменилось, Хельга, – изрек отец, будто это требовало еще каких-то доказательств. – Ты уже большая, мы на тебя рассчитываем. У мамы больное сердце, ты должна помогать ей.

– Будешь мне приказывать, как своим солдатам? – она с вызовом посмотрела на него.

Ей хотелось, чтобы отец закричал, как всегда, вышел из себя. А он лишь устало потер впалые веки, ослабил галстук, и на шее показалась красная полоска от воротничка.

– Нет, больше никогда. – Он помолчал немного и добавил: – Возможно, скоро мы улетим на юг. Будь готова помочь маме собрать маленьких.

– Лучше бы мы остались наверху, – сказала Хельга с досадой.

– Иди спать, – бросил отец и ушел.

Хельга вернулась в комнату к детям. Пошарив вслепую в чемодане на полу, она нашла лист бумаги и карандаш. Потом вернулась в столовую, села за стол и принялась писать: «22-е апреля.Мой дорогой Генрих! Я, может быть, неправильно поступила, что не отправила тебе того письма, которое написала в ответ на твое. Я, наверное, должна была его послать, и я могла быпередать с доктором Мореллем, который сегодня уехал из Берлина. Но я перечитала свое письмо, и мне стало смешно и стыдно за себя. Ты пишешь о таких сложных вещах, о которых нужно много думать, чтобы их понять, а я со своей вечной торопливостью и папиной привычкой всех поучать отвечаю совсем не так, как ты, наверное, ждешь от меня. Но теперь у меня появится время обдумать все; теперь я смогу много думать и меньше куда-то торопиться…