Письмо на панцире - страница 29

Особенно Вите понравилась пантомима: мальчики держали огромный молот, а две девочки — такой же большой серп. Они соединили крест-накрест серп и молот.

Спустились сумерки, и от этого показался ещё более ярким огромный костёр в чаше стадиона под тёмно-синим, в больших звёздах куполом южного неба.

Высоко взвивалось пламя. Оно рвалось всё выше и выше. А потом, когда пламя осело, ребята бежали к костру со всех сторон чаши стадиона и брали в ладони остывшие угольки из пионерского костра Артека.

Вита знала, что артековцы, которым предстоял отъезд, берут эти угольки, чтобы сохранить память об Артеке, синем море и красном, сверкающем празднике.

На празднике Вите иногда казалось, что она попала в волшебную страну, где всюду поднимаются к солнцу огромные розы, канвы, лилии и множество других цветов. А вот цветы взлетели к самому куполу неба и там засверкали огнями разноцветных ракет.

В это время Вита снова вспомнила папу. Он рассказывал Вите о первом салюте, когда наши войска взяли Орёл и Белгород. Ведь это были самые страшные для бабушки дни, когда бабушкин единственный сын, ставший потом Витиным папой, пропал без вести. Бабушка уехала тогда из Новгорода в большой город далеко в тылу. Она думала, что никогда не увидит своего сына. Не знала же она тогда, что в конце концов всё будет хорошо: сын вернётся с наградой и, главное, с победой.

Папа рассказывал Вите, как тяжко было бабушке в те первые годы войны. И вот грянул залп, взвились букеты ракет, рассыпались светящимися лепестками, и бабушка заплакала. Это были не слёзы горя, а слёзы радости, веры, надежды.

Вспомнив папу, Вита не думала тогда, что скоро увидит его в Артеке. Только не на празднике, а совсем при других обстоятельствах.

А случилось всё в последние минуты праздника. Незадолго до этого Вита почувствовала ту же боль, что в тот вечер, когда к ней приезжала «скорая помощь». И холодный пот покрыл капельками лоб. Но потом боль утихла, как бы притаилась, чтобы через минуту вернуться вновь…

В автомашине с красным крестом Вита лежала, а Вера сидела рядом на откидном стульчике.

— Всё обойдётся, Виточка.

— Нет, не обойдётся.

— А ты знаешь, что заранее думать о плохом — это значит два раза переживать плохое.

— Может быть. — Вита морщилась, изо всех сил стараясь не плакать.

От костровой площади до медстационара машина домчала за пять минут. Когда Виту внесли в палату, она услышала, что кто-то плачет за дверью. Это был мальчик, и, конечно же, малыш.

Вера насупилась и посмотрела на дверь.

— Вам надо пойти туда, — сказала Вита. — Ничего, ничего. Я знаю, сейчас ко мне придёт доктор.

Вера поправила одеяло на кровати у Виты и вышла за дверь.

Вита услышала, как сразу же плач перешёл в хныканье. Малыш всхлипнул напоследок, как бы поставив точку.

В палате было слышно всё, что происходило в коридоре.

— Ну, что с тобой? — спросила Вера.

— Не скажу! — упрямо-капризным голосом сказал мальчик.

— Болит что-нибудь?

— Не.

— А что же тогда? Доктор обидел? — Всё!

— Что всё?

— Конец. Докторша посмотрела, постукала по мне молоточком, а потом как прочертит на мне крест! Прямо наискосок. Думаете, если я маленький, так не понял?

— Ты не такой уж маленький.

— Да, скажете тоже. Я знаю, почему она поставила на мне крест. У нас в районе даже дверь закрыли, и за ней доктора спорили: посылать меня в Артек или не посылать? Теперь всё, хана мне…

И снова Вита услышала громкий плач, а потом Верин голос:

— А ты не реви.

— Я всегда так, когда обидно. Слёзы сами текут. — Всегда?

— Всегда.

— Вот потому доктор и проводила крест-накрест линии, чтобы проверить, покраснеет ли кожа, нервный ли ты. А ты здоровый. Дай слёзы утру.

— Высохнут. Правда здоровый?

— Правда.

— Спасибо! Я побегу…

Разговор вожатой с мальчиком отвлёк Виту от грустных мыслей. А тут и Вера вернулась с доктором: это была Екатерина Владимировна, которая приняла вожатую за пионерку.

Пока Виту осматривали и расспрашивали, ей не было страшно. Вите, как во время первого приступа дома, положили на живот пузырь со льдом и укрыли её двумя тёплыми пушистыми одеялами. Ей было холодно, хотя за окном палаты голубело жаркое небо, летали стрижи и слышен был, точно шёпот, шелест ленивых маленьких волн тёплого моря.