Письмо ни от кого - страница 13

– Самошкин Сергей, тридцать лет, кандидат в мастера спорта по боксу, бывший десантник, служил прапорщиком в Афганистане. До меня работал тренером в спортобществе «Локомотив», детишек тренировал. Холост, живет с матерью. Больше я о нем ничего не знаю.

– Если он служил в Афганистане, то должен был знать Демушкина.

– Ничего подобного! «Союз ветеранов Афганистана» – это не комсомол, членство в нем не обязательно: хочешь – регистрируйся, хочешь – нет. Вы моих официанток видели? Красавицы-спортсменки-комсомолки, но это же не значит, что они должны лично знать Яковлева или любого из секретарей райкомов ВЛКСМ. И Яковлев всех комсомольцев в городе знать не обязан. Активистов, кто возле него крутится, он знает, остальных – нет.

– Кстати, забавный вопрос, – повеселел я. – Ваши официантки кому комсомольские взносы платят?

– Никому. Они же не дурочки – деньгами разбрасываться. Это раньше в каждой забегаловке своя комсомольская ячейка была, а сейчас бардак наступил. Если называть вещи своими именами, то комсомол за последний год так опустился, что проще новую организацию создать, чем пытаться его реанимировать.

От директора кафе я вернулся в обеденный зал, а Ковалик остался подсчитывать полученные с видеосалона барыши. Учет и контроль! Еще дедушка Ленин говорил: «В деньгах братьев нет! Никому не доверяй. Получил выручку – не поленись, пересчитай, проверь, не прикарманил ли твой кровный рублик администратор видеосалона».

За время моей отлучки народу на первом этаже убавилось на порядок – милицейское начальство, прокуроры и судебные медики уехали, оставив трудиться на месте происшествия дежурных следователей и оперативных работников.

Я поискал Малышева, но не нашел. Он уехал, бросив меня на произвол судьбы! Так всегда бывает: заработаешься, углубишься в расследование дела – глядь по сторонам, а все уже умчались, справки о проделанной работе писать.

«Оно, наверное, к лучшему, – подумал я. – Займусь-ка я проверкой одной интересной версии».

У входа в обеденный зал, за столиком, за которым до взрыва сидели уголовники, сейчас расположились трое мужчин с красными повязками на рукавах. Дружинники. Их специально привезли в кафе поучаствовать в осмотре места происшествия в качестве понятых. Дружинники – люди подневольные. Прикажут – будут до утра сидеть, ждать своей очереди, чтобы поставить подпись под протоколом осмотра.

– Товарищи дружинники, – громко, на весь зал сказал я, – подойдите ко мне!

Следователь прокуратуры отвлекся от писанины, с недоумением посмотрел на меня, но возражать не стал.

– Товарищи, ставим елку на место! – распорядился я.

– Новый год справлять будем? – хохотнул один из мужиков.

Я отошел к бару, по осколкам стекла на полу прикинул, встала елка на прежнее место или нет.

– Может быть, под елочку по сто грамм пропустим? – предложил один из понятых.

– Я тебе выпью! – пресек на корню дурные намерения следователь. – Андрей Николаевич, ты с елкой закончил? Товарищи понятые, идите на место и ждите, когда вы мне понадобитесь.

Довольный проделанной работой, я обошел вокруг елки, остановился напротив бара и, привлекая к себе внимание, громко хлопнул в ладоши:

– Так-с! Кто у нас есть живой из работников кафе?

Из-за барной стойки поднялся дремавший на стуле бармен, из кухни выглянула официантка, подававшая нам кофе.

– Андрей Анатольевич, мы немного поработаем? – спросил я у следователя.

Он махнул рукой: «Делай, что хочешь, только не мешай мне».

Я подозвал официантку:

– Постарайся вспомнить, как пацан с бомбой шел по залу?

– Я не видела его, – устало ответила официантка. – Я у компании девушек стояла, когда за спиной грохнуло. Показать, где я была?

Она отошла в угол зала, встала у перевернутого стола.

– А где Маша Ивлева сидела?

Официантка, не сходя с места, показала на столик рядом. Я шагнул к нему, осмотрел зал с новой точки. Вход в левую кабинку девушке-богомолу был не виден, его загораживала елка.

Я вернулся к официантке:

– Что-то ты бледно выглядишь, красавица. Выпей рюмку коньяка, расслабься, а то тебя весь вечер потряхивает, как будто нового взрыва ждешь.

– Знаете, как страшно было, – срывающимся голосом ответила она. – Особенно когда все в зале завизжали и стали метаться. Паника, ничего не понять, из левой кабинки дым пошел. Потом за тем столиком, на который голова упала, стала истошно вопить женщина. Она кричала, не переставая, словно ее живую на куски резали. Жуть! Вы не знаете, когда нас отпустят?