Плач - страница 17

— Шестое: ты больше никогда не сможешь преподавать.

А, так вот почему изменились темп и тон: теперь он говорил о ней. Алистер злился на нее. Оно и понятно. Ведь это она убила его сына.

— Седьмое: тебя вообще больше никогда не допустят к работе с детьми, ни в каком качестве.

Ну и что с того? Все равно она умрет здесь, на этой насыпи. Правда, если умирать от жажды, то на это уйдет очень много времени. Дня два или три, она точно не знала. Если молиться, возможно, ветер изменит направление и пригонит огонь сюда, к ним.

Джоанна закрыла глаза и стала читать единственную молитву, которую смогла вспомнить.

Она открыла глаза. Ветер не услышал ее молитвы, пламя и дым были по-прежнему далеко. Огонь не поглотит ее.

Вместо этого она достанет из багажника пакет с логотипом магазина дьюти-фри, наденет его на голову и завяжет на шее шнурками от кроссовок.

— Восьмое: тебе могут вообще запретить приближаться к детям.

Тоже понятно. Она ведь убила грудного младенца. Своего собственного грудного младенца.

— Девятое: тебе могут запретить рожать других детей.

Других детей. Рожать других детей. Да, он только что произнес это вслух.

— И самое главное, десятое: нас могут лишить права увидеться с Хлоей. Права опеки мы теперь точно не получим, а это значит, что ее отдадут на государственное попечение и она останется без родителей. Сирота в четырнадцать лет. Моя родная дочь. А теперь еще и единственный мой ребенок. Малышка Хлоя.

Десятый пункт вообще-то вместил в себя три или четыре факта. Джоанна предположила, что Алистеру не захотелось возвращаться к первой руке, которая уже получила свою порцию фактов. Так было аккуратнее. Но, честно говоря, многовато фактов для одного маленького мизинца.

Джоанна по-прежнему сидела неподвижно и делала вид, что это его идиотское выступление что-то значит — теперь, когда Ной мертв и лежит там, на заднем сиденье взятой напрокат машины.

Но у Алистера была еще и заключительная речь, и, к несчастью, он захотел, чтобы Джоанна изменила позу — очевидно, для большего эффекта. Он вытащил руку, на которой она сидела, и сжал в своей, холодной. Джоанна удивилась: холодная рука — когда с ними происходит такое, да еще в эту удушливую жару? Возможно, он просто-напросто не человек.

Другой рукой он развернул ее лицо к себе. Ее глаза не поспевали за лицом, но в конце концов смогли остановиться там, где он хотел.

Джоанна увидела, что с него градом льет пот. Капли на лбу, огромные пятна под мышками и на груди.

— Ной умер. Вероятно, у него была аллергия на пенициллин. Произошел несчастный случай.

Наконец-то он произнес нечто, близкое по смыслу к «ты не виновата». Произошел несчастный случай. Ее вина, но не только.

— Ты закончил с фактами, — сказала она, не сомневаясь в верности догадки — уж слишком затянулась пауза после вопроса, который он ей задал.

— Да, — ответил он и положил руки ей на плечи.

— Я бы хотела умереть здесь, если ты не против. Я бы могла воспользоваться пакетом, который нам дали в магазине в аэропорту, и вот подумала, может, тебя не затруднит достать его из багажника.

— Джоанна, перестань. Подумай о Хлое.

Джоанна наклонилась и попыталась развязать шнурок на кроссовке. Руки у нее не то онемели, не то просто не слушались. Джоанна никак не могла сообразить, как же это делается, но продолжала упорствовать и в конце концов смогла ухватиться за нужную часть шнурка и дернуть. Она стала спихивать развязанную кроссовку с ноги другой ногой, еще обутой.

— Прекрати немедленно.

Уф, кроссовка наконец снялась. Теперь оставалось вытащить из нее шнурок. Джоанна подтянула кроссовку к себе на колени и стала ослаблять шнурок и вытаскивать его из дырок. У нее все получится. Нужно только уговорить Алистера принести пакет из багажника. Он не сказал «нет», но почему-то не двигался с места. Сама она не сможет туда вернуться. Она больше не станет смотреть на ту машину. Она как-нибудь уговорит его.