Плач по царю Ироду - страница 26

И не без основания. Вот напротив, через дорогу, учреждение, — ведь оно когда-то тоже было квартирой и, как всякая квартира, было рассчитано на счастливую семейную жизнь. И вдруг туда въезжает учреждение. В те времена учреждения множились быстрей, чем люди, потому что множились они не от любви, а самым легким способом — распоряжением сверху. Может быть, там, на верху, считали, что управлять учреждением легче, чем людьми, и, возможно, мечтали о тех временах, когда в городе совсем не останется людей, а будут одни учреждения. Учреждения будут перезваниваться между собой, переписываться и строить на земле всеобщее учрежденческое счастье.

Но людям хочется строить семейное счастье, а не учрежденческое, и Элеонора Степановна была весьма огорчена, узнав, что квартира не принадлежит Николаю Гавриловичу, что он ее занимает лишь на время коротких конспиративных встреч. Потому что даже за время этих коротких встреч Элеонора Степановна привыкла к этой квартире. А главное, привыкла к мысли, что будет жить в этой квартире. И тогда она пришла к Марку Семеновичу под каким-то видом — то ли ошиблась дверью, то ли передала от кого-то привет… Это был тот период в жизни Марка Семеновича, когда им начали интересоваться, но исключительно ради квартиры.

Прокофий Лукич Отрубятников весьма удивился, увидев Элеонору Степановну в неурочный час, да еще в компании Марка Семеновича. Он решил, что либо Марк Семенович получил допуск, либо вся конспирация вообще кончилась и можно жить свободно, открыто, как живали в прежние времена.

Между тем Элеонора Степановна под разными поводами принялась ходить в дом, совершенно забыв про правила конспирации. Николай Гаврилович пару раз пришел на явку, а ее нет. Ничего себе сотруднички, этак у нас в стране вообще все разболтается.

А Элеонора Степановна в самое обычное время сидит с Марком Семеновичем за столом, рассматривает в альбоме фотографии.

— Это вы маленький? — спрашивает. — Ой какой хорошенький!

Неудобно ей говорить, что он сейчас хорошенький, да и какой он хорошенький, он уже просто старый, вот она и выбрала детство, чтоб опасную тему обойти.

Отрубятников тем временем победоносно поглядывал на кровать, которая недоумевала: почему это медлит Элеонора Степановна?

Но торжество его было недолгим. Элеонора Степановна вставала из-за стола и начинала ходить по квартире, причем замечала такие вещи, которые видеть не могла, то удивляло Марка Семеновича, он обнаруживал в ней явные телепатические способности. Он же не знал, что она уже жила в этой квартире с Николаем Гавриловичем в те конспиративные часы, когда Марк Семенович бродил по лицам, не зная, куда приткнуться.

И тут Элеонора Степановна садилась на кровать и звала туда посидеть Марка Семеновича. Он садился, разложив на коленях очередной альбом, чтобы Элеоноре Степановне было не скучно сидеть на кровати.

Но увлечь Элеонору Степановну родственниками было невозможно. Она вставала с кровати и начинала нервно ходить по комнате.

— А что это у вас вся квартира расписана? — телепатически спрашивала она. — На комоде нацарапано: «ком. од», — причем в середине слова почему-то поставлена точка. На подоконнике — «Подо — конник», почему-то через тире, а на ножке стола…

— Что на ножке стола? — встрепенулся Марк Семенович, и Прокофий Лукич тоже, конечно, встрепенулся.

— На ножке стола нацарапано: «Прокофий Лукич Отрубятников».

Марк Семенович не поленился встать и посмотреть. Действительно, на ножке стола, с внутренней стороны, был нацарапан именно этот текст. Так вот откуда они, эти шутки Николая Гавриловича!

— Это все она… вернее, он… — сказал Марк Семенович, кивнув на дверь, где черточка отмечала рост бывшего ребенка.

Элеонора Степановна не поняла, но спрашивать не стала. Мысли ее сейчас были о другом.

Она заговорила о том, что сейчас все приватизируют квартиры, можно и эту приватизировать. Тогда не будет проблемы прописки и многих других проблем. Но Марк Семенович был в принципе против частной собственности. Он по натуре не собственник, у него не тот характер.

Однако вскоре после этого разговора к Марку Семеновичу пришел молодой человек, разговор с которым изменил его позицию.