Плач по царю Ироду - страница 28

От таких мыслей приснился Прокофию сон. Будто он лошадь у самого товарища Буденного — того самого, у которого под носом два конских хвоста. И он постоянно разглаживает эти хвосты, чем довольно-таки сильно отличается от лошади.

Буденный принимал парады. Парадов было много иногда целыми неделями не вылезали с Красной площади. Так и сейчас получилось. Подошел Буденный к Прокофию, разгладил свои хвосты и спрашивает:

— Куда, верный конь, поедем: на парад или на войну?

И тут совершенно непонятно, что случилось с Прокофием. То ли он хотел покрасоваться, показать, какой он боевой конь, то ли хотел угодить боевому командиру товарищу Буденному, но он сказал:

— На войну.

Тут Буденный размахнулся ногами, вскочил на боевого коня, и в этот самый момент Прокофий сообразил, что принял неправильное решение. Потому что с войной шутки плохи, там не смотрят, в кого стреляют, могут пристрелить и коня.

И так он перепугался, что там же, во сне, даже не просыпаясь, превратился снова в стол и заорал:

— Ты куда, буденная твоя рожа, задницей на обеденный стол? Чему тебя учили в твоих заведениях? За столом нужно сидеть или, допустим, лежать, как за пулеметом, но чтоб сидеть на столе — такого мы еще не видели!

Стыдно стало Буденному. Он даже покраснел. Красный такой стал.

А как стал красный, сразу вскочил на стол и поскакал нем рубить белых. Вот такой приснился Прокофию сон. Да, крепко держит нас героическое прошлое, не хочет от себя отпускать. А пока оно не отпустит, на столе вряд ли что появится. А ты, Прокофий, забудь про кофий, как говорили в эти героические времена.

Он проснулся от какого-то грохота. Это Марк Семенонович опрокинул кресло, стоявшее у него перед дверью, на которой черточка обозначала рост бывшего ребенка. Теперь черточки не было.

Марк Семенович зажег все огни и шарил по двери мощным фонариком, но черточки не было. Он подошел к подоконнику — конник Подо тоже исчез. И командир од исчез. Все они были смыты, закрашены. Это Элеонора Степановна приводила квартиру в порядок, чтоб ее можно было подороже продать.

Совершенно убитый горем, Марк Семенович подошел Прокофию Лукичу, и они оба застыли, вспоминая прожитое. У Прокофия было больше воспоминаний, но ведь и Марк Семенович прожил жизнь, так что было на что оглянуться. Голодное героическое прошлое грудилось у них за спиной, а впереди у них было спокойное и сытое будущее (если, конечно, пролезть в дверь, для начала еще нужно пролезть в дверь!).

Потом Марк Семенович встал и сказал: — Теперь можно ехать.

Во Францию Семенов приехал с единственной фразой: «Парле ву франсе?» — что должно было означать: «Вы разговариваете по-французски?»

Первый же француз, которому он задал этот вопрос остановился и выразил желание поговорить по-французски.

С минуту Семенов соображал, о чем бы поговорить по-французски, но так и не вспомнив, повторил свое единственное: «Парле ву франсе?»

Разговор как будто налаживался. Семенов улыбался французу, француз улыбался в ответ, а затем, чтобы под держать разговор, Семенов как бы между прочим спросил «Парле ву франсе?» («Вы разговариваете по-французски?»).

«Шпрехен зи дойч?» — внезапно спросил француз перейдя почему-то на немецкий язык, хотя разговор велся по-французски. Однако Семенов не стал разговаривать по-немецки: в конце концов, они были во Франции. Поэтому Семенов вернулся к французскому языку.

«Спик инглиш?» — осведомился француз, но Семеном отказался разговаривать и по-английски. На этом разговор и кончился.

Другие французы вели себя точно так же: с минуту послушав Семенова, они переходили на другой язык, по том на третий и так далее.

— «Французы — славные ребята, — рассказывал Семеном вернувшись домой. — Они такие любезные, общительные Но знаете, какая у французов главная национальная черта? Больше всего они не любят разговаривать по-французски».

Леня Блох был великий спорщик. В мире было три великих спорщика: Сократ, Джордано Бруно и Леня Блох. Первые два кончили плохо, а третий, собственно, еще и не начинал, но уже кончил тем, что приехал в Израиль на историческую родину.