Пламя над Тереком - страница 10
Ваня Реутов уже несколько минут молча стоял перед командиром.
— Ты что? — очнулся капитан-лейтенант.
— Отделенный Гарбузенко спрашивает, сколько накатов делать?
— Никаких накатов. Рыть узкую, глубокую щель на выходе.
— Слушаюсь. Еще одно дело, товарищ капитан-лейтенант. Как быть с цивильным? За троих старается, как вол работает, а с виду тощий такой, может, он есть хочет?
— Тогда накорми его!
— Вы и сами сегодня еще даже не завтракали. Я сейчас!
Реутов куда-то исчез и скоро прибежал с двумя котелками.
— Вот — жареное мясо с картошкой и свежие помидоры. Здешние… дорогой нарвал. Все равно собирать их некому, люди-то все ушли…
— Отнеси все это цивильному Тахохову. Да поскорее! Комбат взял бинокль. Виднелась горная узкоколейка. Часть пути разбита бомбами. По шоссе движутся одна за другой машины. Солдаты в касках, в пилотках и без пилоток шагают по обочине. Они, видно, только что вышли из боя. Перевалят через Терский хребет, приведут себя в порядок и станут таким же резервом, как многие части, занявшие теперь оборону на сопках. А может быть, им не придется и дня отдохнуть… Гусеничный трактор тянет тяжелую гаубицу. Крут подъем со стороны Моздока, дорога зигзагом вгрызается в узкие проходы между холмами.
— А где же наши танки? — вслух подумал комбат.
— Не знаю. А как ты думаешь, командир, дойдет или не дойдет до полундры?
Цаллагов обернулся. Возле него стоял Габати в старенькой, запятнанной мазутом матросской тельняшке, потный, уставший.
— До какой… полундры? — Бета посмотрел удивленно в лицо земляка.
— Вот и я тоже ломаю голову, что это такое «полундра». Думал, что жидкая каша из кукурузы. Потом узнал: плохое это дело, Бета, вроде «спасайся, кто может…».
Цаллагов еле сдержался, чтобы не рассмеяться.
— Вижу, ты, Габати, совсем моряком стал. А тельняшка откуда?
— Матрос премию дал — за ударную работу. Землю копать — им-то в новизну, а мне пустяк. На линии я один вагона три земли выбросил и вывез на Юлтузке. Эх… хорошая лошадь была. Убили, шакалы бесхвостые…
— Не грусти, Габати. Вот принесут распоряжение из штаба, и ты станешь полноправным воином. Выдадим тебе новенькую морскую форму, и винтовку получишь.
Тахохов радостно, как-то по-детски засмеялся.
Связист подал комбату телефонную трубку. Не начиная разговора, Цаллагов обратился к Габати:
— Иди отдохни, солдат морской гвардии. А насчет полундры не вспоминай: будем стоять насмерть!..
Но Габати не думал об отдыхе. «Солдат морской гвардии…» Почему его так назвал комбат?
А жена Чаба? Что он ей скажет? Ехал за детишками, а попал на фронт… Ох, и завоет старая!.. Ничего, поворчит, да и перестанет. Командир, кажется, всерьез решил взять его к себе. А может, Бета хочет, чтобы Габати поскорее попал в Моздок к своим внукам?
Выбьет Красная Армия фашистов из Моздока, а Габати тут как тут. Заберет внуков — и домой…
«Я ведь уже был солдатом, — думал Габати. — Винтовку как свои пять пальцев знаю. Даже номер трехлинейки помню, что была у меня на германской… Доброе было ружьецо!.. Теперь, правда, автоматы, танки, аэропланы… Трехлинейкой их не проймешь…»
Габати стал помогать вестовому комбата выполнять его поручения. В свободное время он пропадал то у автоматчиков, то у бронебойщиков… Однажды новоявленный боец морской пехоты поднял своей стрельбой на ноги всех солдат. Вестовому Ване Реутову пришлось потом выслушать форменную нотацию за то, что дал свой ППШ колхознику Тахохову — в «учебных целях».
Наконец пришел приказ комбрига, и Габати был зачислен в батальон Цаллагова рядовым бойцом. Когда он надел форму и побрился, старческий вид словно рукой сняло: Габати стал прямее, ростом выше, мужественнее. Его внешним видом занялся Ваня Реутов, любивший во всем морской порядок. Но Тахохова по-прежнему все — и офицеры, и старшины, и краснофлотцы — звали Габати. Так ему самому нравилось, да и комбату они подражали: тот звал его по имени. Этим, так сказать, подчеркивалось особое уважение к старому солдату.
Габати радостно улыбался: он был доволен и горд собой. Увидела бы старая Чаба его в краснофлотской форме, непременно бы сказала: «Ты что, дед, жениться собрался?..»